Валерий Кичин.
В конкурсе ММКФ – фильм Александра Миндадзе “Милый Ханс, дорогой Петр”. Маститый драматург, известный по творческому содружеству с Вадимом Абдрашитовым, он с первых же опытов режиссуры вписал себя в ряд мастеров самых радикальных и умных.
Нас вбрасывают в конец 30-х, когда после подписания пакта Молотова-Риббентропа в СССР были командированы немецкие инженеры – поднимать индустрию, совершенствовать технологии. Герои фильма должны сварить особо чистое стекло для линз. Но происходит авария, она до предела обостряет отношения между персонажами. А главный предмет картины – предощущение большой войны, которое и рулит поступками героев. Запредельное напряжение таково, что когда катастрофа наконец разразилась, в фильм приходит род апокалиптического катарсиса.
В разговоре с Александром Миндадзе я сознательно моделирую возможную ситуацию в зрительном зале по ходу непростого для просмотра фильма.
Как был выбран этот период истории? И этот ракурс – немцы в СССР?
Александр Миндадзе: Я читал статью: ехал немецкий офицер по оккупированному городку и узнавал знакомые места – он уже был здесь как инженер. Работал вместе с русскими, ухлестывал за русской девушкой, ходил на танцы, беспечный, любящий и любимый. А теперь он в навязанной ему роли врага – вот ведь разворот судьбы! Отсюда и стала вытягиваться вся история. Я изучал материалы об экономическом сотрудничестве двух стран, ездил в Питер на завод ЛОМО, где до сих пор работают немецкие станки 1937 года. И придумался рассказ про Грету, влюбленную в своего коллегу, а ему эта любовь не нужна – в нем уже рванул снаряд будущей войны. Он пересек эту черту и стал чужим и для наших и для немцев. Для русских он даже больше “свой”, ибо встретил хорошего человека, чью жизнь он непоправимо изменил.
Но твой рассказ необычен: вбрасывает зрителя в самую бучу, герои на пике нервного напряжения, и не сразу поймешь, из-за чего сыр-бор.
Александр Миндадзе: Такой принцип сюжетосложения – принцип спрятанной экспозиции. Нет зачина, где все объясняется. Я предпочитаю начать сразу с действия – и только постепенно зрителю станет ясно, кто есть кто. Конечно, мы привыкли, что в сериалах все разжуют: “Мы пойдем на день рождения” – “Мы точно пойдем?” – “Да, мы пойдем!”. И покажут, как они пришли. У меня другой метод, я в него врос.
В чем ты видишь его преимущества?
Александр Миндадзе: Больше энергии, драматизма, более тугой ритм, сбитые кардиограммы, острее чувствуется пульс. Это и экономнее: ты как бы концентрируешь действие, сам сюжет и становится экспозицией.
Но вот достигнут эмоциональный предел – люди на грани истерики, хватают друг друга за грудки, утрачивают самоконтроль.
Александр Миндадзе: Каждая истерика объяснима обстоятельствами. Ганс поддался безумию – но линзу сделал! Грета не может понять, что с ним происходит, догадывается о его ночных поисках и за ним следит. У третьего героя истерика оттого, что они провалят работу – и он не сможет отдать банку кредит, еще не зная, что в 42-м году никакой кредит отдавать уже не надо… Понимаешь, мне неинтересна линейная композиция. Мне важно ощущение, что катастрофа неотвратимо приближается, и один из героев под ее излучением просто сходит с ума и в аффекте устраивает аварию. Они все – под этой радиацией и не понимают, что с ними происходит. Приближаются события, о которых мы уже знаем, а герои еще нет. Они их могут только смутно чувствовать.
И все же ты автор и ситуацию осмыслил еще до начала съемок. Но вот пришел зритель с мороза – почему не помочь ему войти в курс дела?
Александр Миндадзе: Проблема и сложна, и проста: я ориентируюсь на себя. Это не своеволие, не оторванная от жизни заумная абракадабра, и у меня нет ни одного фильма, высосанного из пальца. А если есть я, то есть и другие люди, которые чувствуют так же, – и мы попадем в резонанс. Конечно, речь не о миллионах зрителей. Когда я работал в более реалистических координатах, – в том числе в фильмах, которые мы сделали с Вадимом Абдрашитовым, – там тоже были такие вопросы.
Аудитория этих фильмов была очень широкой. “Плюмбум” посмотрело около 20 миллионов зрителей!
Александр Миндадзе: Но я помню, какие споры гремели вокруг этой картины. И о “Параде планет”, и о “Слуге” говорили: “Это не для всех”. Хотя зрителей, конечно, было гораздо больше. Сейчас я работаю в более радикальных формах – но поверь, не специально. Понимаю: фильм ждет нелегкая судьба и на широкий прокат не рассчитываю.
В фильме есть роль – эпизодическая, но врезается в память, – у Розы Хайруллиной. Кино эту великую актрису просто проморгало: не так уж много ролей она сыграла!
Александр Миндадзе: Да, ее лицо само по себе – целая история. На роль матери погибшей девушки она согласилась сразу: для нее нет маленьких ролей. Она живет другими логиками – тонко художественными. Человек умный, интуитивный, все понимающий, чрезвычайно адекватный. Актриса самонастраивающаяся – ей не надо ничего объяснять.
С немецкими артистами было труднее? На Каннском фестивале шли итальянские фильмы на английском – и тут же заслужили упрек, что их английский ненатуральный, принужденный. Это скользкая почва: снимать на чужом языке.
Александр Миндадзе: Это была сложная работа – найти русскому сленгу немецкие эквиваленты. Потом диалоги “разминали” немецкие артисты. Они раньше не работали с русскими сценариями как формой записи. И немцы, впервые столкнувшись со сценарной школой кинопрозы, были ошеломлены возможностями, которые она открывает актеру: в ремарках протекает та жизнь, какой только частично прорывается в диалогах. Часто более важная, чем сказанное вслух. В некоторых случаях они предлагали словесные замены – если чувствовали, что по-немецки звучит коряво.
Каковы впечатления от работы с немецкими актерами?
Александр Миндадзе: Они прекрасно чувствуют поставленную задачу. От наших отличались только тем, что блистательно знали текст, всегда были в форме. Они снимались у таких режиссеров, как Тарантино и Ханеке, но это скромнейшие люди. На съемки приезжали на велосипедах, не опоздав ни на минуту, в работе выкладывались на сто процентов. Сами просили снимать все новые дубли. При этом они, конечно, разные. Один более универсален и сочетает в себе школу переживания со школой представления, другой более склонен к концертным выходам, но тут же обуздывает себя, почувствовав, что уже на грани фола, и надо притушить краски. Режиссер может играть на них, как на чутких инструментах. Они не хуже и не лучше наших артистов, но, признаю, профессиональней.
Как они общались с нашими актерами?
Александр Миндадзе: По законам актерского братства. В работе отлично понимали друг друга, а в бытовой жизни даже наслаждались тем, что удается непонимание преодолеть.
Ты очень скупыми деталями передаешь антураж того времени и работаешь в основном на крупных планах.
Александр Миндадзе: Антураж времени был нужен в той мере, в какой он необходим для достоверности. Мне интересней то, что происходит с людьми. Все облегчалось тем, что я же писал сценарий, а когда пишешь – фактически уже снимаешь. К тому же выдающийся оператор Олег Муту маниакально изучает сценарий и не формально ловит красивый кадр, а воплощает замысел.
Перед началом съемок ты говорил, что хотел бы использовать даже пленку того времени.
Александр Миндадзе: Увы, на пленку снимать невозможно – дорого. Ее уже почти нигде не проявляют. Фестивали не показывают кино с пленки, да и кинотеатров таких почти не осталось, и для проката все равно придется переводить в цифру.
Так значит, о прокате все-таки думаешь?
Александр Миндадзе: Ну, посмотрим, как все пойдет.
Показы на ММКФ:
- 24 июня 19:00, кинотеатр “Октябрь”, зал 1.
- 25 июня 16:15, кинотеатр “Октябрь”, зал 4.
