Хотя и ограниченным прокатом, в России выходит украинский фильм “Племя” Мирослава Слабошпицкого. Это маленький, но важный знак того, что культура выше политики, считает АНДРЕЙ ПЛАХОВ.
Хотелось бы написать об этом фильме как о художественном произведении со своим стилем и языком. К сожалению, приходится ограничиться дайджестом, поскольку контекст в данном случае оказался даже важнее текста. Примерно то же самое произошло с российским фильмом “Левиафан” — одним из главных претендентов на “Оскар”. Между тем “Племя”, а не “Ида” могло бы стать его главным конкурентом, если бы карты легли иначе.
События “Племени” разворачиваются в школе-интернате для глухонемых, или, точнее, для слабослышащих. Главный герой Сергей (Григорий Фесенко), впервые переступив порог интерната, попадает в антимир — криминальное государство в государстве со своими иерархическими законами. Классика жанра: Сергей влюбляется в Анну (Яна Новикова), наложницу пахана, и вступает в противостояние с племенным миропорядком. В финале дело доходит до экстремальной жестокости, причем она не смягчена характерной для мейнстрима условностью. Хотя бы тот факт, что картина длится 130 минут, и это не прихоть авторов, а стремление доиграть до конца каждый фрагмент повествования, что приближает “Племя” к экспериментальному артхаусу. Вместе с тем фильм не притворяется документальным, копирующим реальность: практически ни на минуту мы не теряем ощущения, что перед нами притча, иносказание.
В фильме нет ни единого слова, герои изъясняются быстрыми движениями рук, на языке жестов, и все происходящее напоминает пантомиму или балет. Звуки доносятся лишь извне: шум шагов или захлопывающейся двери, стук мела по доске. Нет ни закадрового текста, ни субтитров, но проблема перевода не возникает: происходящее понятно от и до. Это, кстати говоря, один из факторов тотальногого успеха фильма, получившего рекордное количество приглашений на фестивали и собравшего целую коллекцию призов на всех широтах. Второй фактор успеха — это кодовое слово “Украина”: всем в самых удаленных уголках мира, в том числе тем, кто думал, что это практически часть России, стало вдруг интересно, что за страна такая, вокруг которой схлестнулось столько амбиций и страстей. “Племя”, задуманное еще до, а снятое в разгар событий на Майдане, отвечает на этот вопрос.
Украина не Россия, хотя и очень на нее похожа. История, рассказанная в “Племени”, снятая в Киеве и частично во Львове, могла бы произойти в Москве или другом русском городе. Но неслучайно “Левиафан”, основанный на американском сюжете, где герой, доведенный до ручки сильными мира, сел в бульдозер и снес полгорода, неузнаваемо преобразился, будучи пересажен на российскую почву. Получился фильм не о победе, а о поражении, причем поражении фатальном. “Племя” же — драматическая история любви и бунта, антитоталитарная притча о насилии и свободе, побуждающая вспоминать такую классику мирового кино, как “Полет над гнездом кукушки”. В сущности, это кино о том, как люди преодолевают немоту и начинают бороться с системой, о том, как племя, разобщенное коррупцией и нетерпимостью, превращается в народ, состоящий из свободных личностей.
Ясно, что такое понимание роли личности в истории гораздо ближе американцам. И очевидно, “Племя” было реальнейшим кандидатом на “Оскар”. Но если кто-то думает, что невыездной статус Иосифа Кобзона или невъездной (на Украину) Михаила Пореченкова исчерпывающе определяет культурную ситуацию между нашими странами, он сильно заблуждается. Эта ситуация гораздо богаче идиотизмом со всех сторон. Про кошмары российской культурной политики мы пишем достаточно много, в данном случае приходится сказать со всей откровенностью, что украинские заклятые друзья ненамного от нас отстали.
Есть, конечно, масса причин, и одна — главная: в стране идет война, культура отдана на заклание пропаганде. Но даже это не извиняет нелепейшего прокола, допущенного местным оскаровским комитетом. На премию Американской киноакадемии выдвинули не “Племя”, а историко-фольклорную драму “Поводырь” Олеся Санина. Лоббисты этого решения риторически вопрошали: каким вы хотите видеть имидж Украины в мире? Кто будет ее представлять — слепые кобзари на фоне ужасов советизации (“Поводырь”) или глухонемые подростки, продающие своих подруг в сексуальное рабство (“Племя”)? Патриотический пафос или чернуха? Вопросы примерно те же, что циркулировали на нашей территории в момент трудного оскаровского выдвижения “Левиафана”. Никак не можем усвоить простую истину: имидж любой кинодержавы создают не фильмы о хорошей стране, а хорошие фильмы о стране и мире, как бы этот мир ни преломлялся в субъективной оптике художника. Так что и заблуждения, и предрассудки, и дилеммы у нас с украинцами общие, и вообще, у нас куда больше того, что сближает, чем разделяет.
