“Левиафан” Андрея Звягинцева выйдет в официальный российский прокат, причем в цензурированной версии, только 5 февраля, но фильм уже стал предметом страстного обсуждения — от канонизации до демонизации.
Разумеется, интерес к картине Андрея Звягинцева подхлестнули призы международных фестивалей — начиная с Каннского и кончая “Золотым глобусом”. При этом продюсеры придерживали фильм, упорно не выпуская его в отечественный прокат: это, с одной стороны, подогревало ожидания, с другой — создавало риск, что пар выйдет из кастрюли раньше времени. В самый последний момент произошла утечка: “Левиафан” слили в интернет, и теперь он доступен для бесплатного (нелегального) просмотра.
Парадоксально, но факт: на данный момент более дефицитной оказывается цензурированная версия фильма, которой пока еще никто не видел. Чем она отличается от оригинальной, домыслить нетрудно — прежде всего отсутствием в лексиконе обсценных слов, которые будут приглушены/заглушены или переозвучены. Можно не сомневаться в том, что при этом фатально пострадает образ коррумпированного мэра в исполнении Романа Мадянова, по-животному органичный со своими жирными матюгами. В остальном ущерб будет не так заметен, и, учитывая всю сумму обстоятельств вокруг “Левиафана”, им можно даже, хоть и не без сожалений, пренебречь.
Прецедент, созданный прокатной историей этой картины, не хуже ее самой показывает, насколько глубоко наше общество проникнуто неправовым сознанием. Те же самые бдительные зрители, которые фактически выступают за возрождение цензурных запретов (под девизом “какого рожна государство должно финансировать фильмы, критикующие власть?”), без всяких рефлексий нарушают авторские и коммерческие права кинематографистов. Чтобы потом призвать их к ответу. Православный активист Кирилл Фролов называет “Левиафан” поганой клеветой на русскую церковь и поднимает народ на “тотальную православную миссию в области кино”. Член Общественной палаты РФ Сергей Марков обозвал картину антироссийским политическим заказом. А Татьяна Трубилина, глава поселения Териберка, где снимался фильм Звягинцева, недовольна тем, как показана тамошняя жизнь (она выглядит бесправной и бесперспективной, в то время как на самом деле Териберка процветает).
Наверняка все трое посмотрели фильм, не заплатив за билет. Это же касается огромного количества интернетовских рецензентов, пополнивших за последние дни боевые ряды отечественной кинокритики. Что само по себе не так уж плохо, невзирая на рекордное количество глупостей, сочиненных про “Левиафан”. И даже инвективы особо принципиальных из породы “не смотрел, но считаю” в конечном счете делают очевидным факт: фильм Звягинцева стал мегасобытием и вырвался по своему воздействию далеко за стены кинематографической “фабрики грез”. Он никого не оставил равнодушным: и славят, и хулят с пеной у рта, с сердечным надрывом. Его называют антипутинской акцией, подрывающей государственные устои и духовные скрепы, акцией, устроенной, чтобы навредить имиджу России. И его же уличают в том, что это гламурное, “упаковочное”, в итоге пропутинское кино, из которого выхолощен социальный протест. Не потому ли Россия выдвигает на “Оскар” именно “Левиафан”, а, скажем, не “Солнечный удар” Никиты Михалкова?
Когда недостатков и претензий прямо противоположного свойства накапливается слишком много, становится ясно, что перед нами крупное произведение, выламывающееся из канонических рамок. Впрочем, многим это было ясно еще с первого каннского просмотра — тем, кому посчастливилось на него попасть и увидеть картину в великолепном техническом качестве, с полноценными изображением и звуком, создающими ту магию кино, которая решительно пропадает на экране монитора.
Истерика всякий раз сопровождала появление фильмов, меняющих не только историю кино, но и историю общества. “Сладкая жизнь” Федерико Феллини и “Виридиана” Луиса Бунюэля вызвали проклятья клерикалов. “Андрея Рублева” Андрея Тарковского травили за искажение русской истории. Уже в нашем веке сколько было сломано копий вокруг фильма Сергея Лозницы “Счастье мое”, который обвиняли чуть ли не в воспевании фашизма. Или вокруг “Груза 200” Алексея Балабанова, по сравнению с некрофильскими ужасами которого “Левиафан”, лишенный всякого намека на декадентство,— чистая классика.
Тем более диковинно убеждаться в том, что некоторые фанаты изощренного мира Балабанова не смогли прочесть достаточно прозрачной притчи Звягинцева. И принялись судить ее по законам примитивного жизнеподобия или мещанской морали. Кто-то, напитавшись мрачной энергией картины, испытывает внезапный прилив любви к родине и светлому пионерскому детству. Кто-то чувствует личное оскорбление: что его вываляли в грязи, окунули в океан подлости, столкнули с какими-то ужасными людьми, которых никогда, никогда не встретишь в жизни. Нет, речь идет не о мерзавце мэре и его подручных, не о лицемерных попах, строящих храмы на костях, а о главных героях, страдающих от неправедной власти. Оказывается, они вполне заслуживают того, чтобы с ними обращались как с дерьмом, ибо они и есть дерьмо. Главным аргументом в доказательстве этого тезиса становится измена героини своему мужу с его другом-адвокатом. Ведь это решительно невозможно, так не бывает среди порядочных людей, тем более русских, а значит, по менталитету бывших советских.
“Левиафан” можно не любить, можно ненавидеть (это я как раз понимаю), но не уважать гораздо труднее. Все такие попытки оборачиваются против тех, кто их предпринимает: сразу вылезают мелочность, беспомощность, пошлость аргументации. Не находится никаких свежих слов, кроме пресловутой “чернухи” и — нынче почти столь же ругательного — “артхауса”. Якобы именно этого ждут от России на зарубежных фестивалях и на “Оскаре”. Да ничего там не ждут, успокойтесь, им начхать на Россию с ее комплексами — своих забот хватает.
“Левиафан”, когда его смотрят в Канне или Лос-Анджелесе,— это просто кино со своими достоинствами и недостатками, и если оно побеждает, то страна производства тут ни при чем. Даже “Покаяние” Тенгиза Абуладзе, появившееся в разгар перестройки, судили не по политическим, а по общехудожественным меркам. Сколько ни старался Элем Климов, будучи в жюри, пробить ему Золотую пальмовую ветвь Каннского фестиваля, она досталась французской картине “Под солнцем сатаны” Мориса Пиала. Абуладзе уважили почетным, но все же вторым призом. И если этот фильм остался в истории, то не благодаря артистическим достижениям, а в силу той символической роли, которую он сыграл в ниспровержении сталинизма и распаде советской империи.
Какую роль сыграет фильм Звягинцева, мы пока не знаем. “Левиафан” продолжает тему “Покаяния”: дорога хоть и ведет к храму, но храм построен не теми, не так, не там. Да, это публицистика, ради которой режиссер жертвует многими фирменными элементами своей художественной мастерской. Зато он обретает новое, более свободное и более длинное эпическое дыхание. Оно позволяет ему выразить доминирующее чувство: сопротивление злу мучительно, опасно, возможно, обречено, но — неизбежно. И в этом среди прочих — христианский смысл фильма. Попытка противостоять беспределу и мраку делает Николая в исполнении Алексея Серебрякова героем нашего времени. Героем трагическим: как известно из истории культуры, такой герой не совпадает по фазе с эпохой, он или впереди, или позади, один в поле воин.
Андрей Плахов
