В Петербурге на “Послании к человеку” состоялась российская премьера фильма знаменитого филиппинского режиссера Брильянте Мендосы “Таклуб” (“Ловушка”). Таклуб — сокращенное название Таклобана, прибрежного городка, который больше всего пострадал два года назад от сокрушительного тайфуна Hailan, унесшего только в этом месте 2,5 тыс. жизней. С БРИЛЬЯНТЕ МЕНДОСОЙ, возглавляющим международное жюри “Послания к человеку”, побеседовал АНДРЕЙ ПЛАХОВ.
— Шесть лет назад вы показали в Канне картину “Бойня” и были награждены призом за лучшую режиссуру. Стал ли этот факт предметом национальной гордости для филиппинцев? Или наоборот? Насколько я знаю, некоторые ваши блогеры обвиняли вас в том, что этот жестокий фильм о сращивании полиции с криминалитетом портит имидж вашей страны…
— Кто-то гордился, кто-то рассматривал эту награду как сенсацию. Но действительно были недовольные. Я знал, на что иду, показывая темную оборотную сторону общества. Прямо во время работы над фильмом произошла история, напоминающая ту, которую мы снимали, так что я получил лишнее подтверждение актуальности этой темы. Надо говорить о таких вещах, напоминать властям, что они должны что-то делать.
— В отличие от “Бойни”, “Ловушка” снята по государственному заказу, и ваши поклонники даже поговаривали, что вы “продались”…
— Фильм был изначально задуман как Climate Change Product в рамках экологической программы Министерства природных ресурсов. Дело в том, что тайфуны и другие стихийные бедствия связаны с нарушением экобаланса. Но вместо документального я решил снять игровое кино, более интересное и впечатляющее для широкой публики. Ведь тайфуны были всегда, они служили испытанием человеческой стойкости и сплоченности. Получилась вечная история, хотя и на новейшем материале.
— Вы по-прежнему критикуете власти: в фильме показано, как жертвы стихии, лишившиеся крова, пытаются получить помощь от государства и сталкиваются с непробиваемой бюрократией. В то же время это гимн мужеству филиппинцев: звучит довольно патриотично…
— Я дал копию картины президенту страны и руководителям города, где происходит действие. В фильме важно и то и другое — и критика, и сострадание жертвам. Важнее всего было показать, как выжившие мучительно переживают потерю близких и тем не менее сохраняют волю к жизни.
— Ваш коллега, другой успешный азиатский режиссер Апичатпонг Вирасетакун, сказал, что не может больше работать в Таиланде из-за цензуры и табу. А вы у себя на родине ощущаете их давление?
— Я смотрю на этот вопрос несколько по-другому. Хочу делать кино на Филиппинах, меня интересуют социальные проблемы и жизнь простых людей. Даже когда меня позвали на кинопроект в Японию, все равно я снимал про своих соотечественников. Человеческие эмоции универсальны, я вижу это, смотря фестивальное кино из разных стран, но они всегда окрашены национальным историческим колоритом.
— Все-таки, что касается табу и традиций. Какую роль играет религия в ваших фильмах? В “Ловушке” есть эпизод: один из героев раскапывает из обломков маленькую скульптуру распятия, а в конце закапывает ее обратно: Христос не помог людям. Я правильно прочитал мысль?
— Прежде всего, скажу, что история с распятием на самом деле произошла после катастрофы. На мой взгляд, надо делать кино самым честным образом, черпать сюжеты из реальности. Девяносто процентов населения Филиппин — католики. Религия — часть образа жизни, таковой она и остается в моих картинах. Я не навязываю зрителям никакой философии, не проявляю своего отношения к религии, я даю им свободу интерпретации.
— А секс? Ваша картина “Сербис” рассказывает о посетителях и работниках порнокинотеатра…
— Порнография может стать темой для моего фильма, почему бы и нет? Но только темой. Я не моралист и не призываю судить, что морально, а что нет. Сама жизнь имморальна. Общество же живет двойной моралью. Вот почему оно прекрасно мирится с тем, что секс и насилие эксплуатируются в коммерческих фильмах. Недавно появилась филиппинская картина о семье, которая занималась убийствами и снимала их на камеру. Все это спокойно проходит. Но как только я или кто другой пытается продемонстрировать более серьезный подход и делает реалистический фильм на подобную тему, все, включая церковь, сразу начинают бурно протестовать.
— “Ловушка” производит впечатление документального фильма: ураганный ветер, стремительные потоки воды и грязи, мгновенно рушащиеся хрупкие конструкции домиков, пламя вспыхивающего пожара — кажется, камера реально оказалась в эпицентре бедствия. Но ведь все это инсценировано! Где все же проходит грань между фикцией и документом?
— Их разделяет очень тонкая линия, и я вновь убеждаюсь в этом, смотря фильмы петербургского конкурса. Сегодня даже игровое кино становится все более документальным, а докудрама — lifelike film — оказывается, по сути, самым главным жанром.
— Это произошло благодаря новым технологиям?
— Именно. Сейчас почти все можно зафиксировать совершенно документально — без тяжелых камер и сложного оборудования, практически на фотоаппарат или мобильник.
— Но в “Бойне” более классическая сюжетная структура, а документальное начало не столь очевидно: мы ведь понимаем, что людей перед камерой реально не убивают и не режут на куски. В этом же фильме можно прочесть мораль, как в религиозной притче…
— Это другой тип кино — фильм-метафора. Речь идет о юноше, который еще вчера был невинным, а сегодня становится преступником. Даже если ты не убивал, но был свидетелем преступления и молчишь, ты уже не невинен.
