“Тряпичный союз” Михаила Местецкого выходит в России с грифом 18+. Занятно, что совсем недавно фильм прошел на Берлинале в конкурсе Generation 14plus. Четыре года разницы символизируют гораздо более значительный исторический и культурный разрыв, полагает АНДРЕЙ ПЛАХОВ.

Чтобы проверить свои берлинские впечатления, я пошел на премьеру “Тряпичного союза” в Дом кино — и не пожалел. Здание, обжитое в основном пенсионерами, внезапно зажило молодой жизнью. Разливали водку “Синенькая”, звучала музыка группы “Шкловский”, Петр Быстров показывал перформанс “Атлетический цирк”, а потом действо плавно перетекло в фильм. В Берлине его воспринимали как слегка окрашенный русской экзотикой образец универсального жанра coming of age, живописующего транзитный период взросления. Именно этот процесс превращения мальчика в мужчину переживает Ваня (Василий Буткевич), маменькин сынок, на вид совершенно заурядный парнишка из приличной семьи. Именно его угораздило попасть в компанию “персонажей героического комикса”, как они себя сами характеризуют. Три мушкетера (Попов — Александр Паль, Петр — Павел Чинарев и Андрей — Иван Янковский) ратуют за социально ответственное государство, мечтают “немножко подорвать” кровососов-буржуев, злостных чиновников и не слишком качественные произведения искусства типа церетелиевского Петра Великого на Москве-реке (не потому что он им не нравится, а потому что без головы тезка одного из мушкетеров будет гораздо лучше смотреться). В общем, “Тряпичный союз” (так именует себя эта святая троица) — некая помесь внесистемной леворадикальной партии и акционистской арт-группы, прототипом которой могли бы стать и “Война”, и при смене пола PussyRiot, а на самом деле стал для Местецкого хорошо знакомый ему “Радек”.

В процессе фильма разваливается не только “дом-передом” (или “дача-передача”, используем терминологию акционистов), но и мушкетерское братство тоже: виной тому не идейный антагонизм, а, разумеется, женщина, дочка богатого соседского бандита Сашка (Анастасия Пронина). Секс и смерть — две основные темы искусства — вторгаются в идиллический дачный мир, поднимают эмоциональную температуру фильма, чтобы завершить его красивой шуткой. Энергия и драйв так и прыщут из этого дебюта, не только режиссерского, но и операторского (Тимофей Парщиков), так что можно было бы исключительно в радужных тонах говорить о ярком пополнении, которое влилось в наш кинематографический цех, если бы только не смущало одно обстоятельство.

В определенном смысле “Тряпичный союз” (и пафос его премьеры в пырьевском Доме кино звучал символично) — продолжение традиций советского кинематографа. Кино советской эпохи не было наивным, но ухитрялось на голубом глазу сочетать интеллектуальность с инфантильностью. Пример — “Сто дней после детства” Сергея Соловьева, ведь эту картину про пионерлагерь Берлинале в свое время не только пригласил во взрослый конкурс, но и наградил “Серебряным медведем”. В “Тряпичном союзе” прячется не меньше, а даже больше культурологических пластов, но однако он впрямь кажется детским, так что выбор Берлинале по-своему обоснован. Фильм снят на той самой студии “Коктебель”, где в 2003 году усилиями продюсера Романа Борисевича и режиссеров Алексея Попогребского и Бориса Хлебникова был создан фильм с одноименным названием, от которого мы привыкли вести отсчет достижений российской “новой волны”. “Тряпичный союз” сигнализирует о том, что пришло следующее поколение одаренных кинематографистов, которые многое хотят и уже многое умеют. Однако пришли они далеко не в ту вольготную жизнь, что их предшественники.

Вот почему появление в кадре слогана “иностранный агент” или “против всех” выглядит условным знаком, намекающим на то, что картину можно рассматривать и как политическое высказывание. Однако можно, а точнее, нужно — как сюрреалистический сон, галлюцинацию после синих жуков (еще одного знака запретной темы). По словам Бунюэля, испанский сюрреализм своим возникновением и расцветом во многом обязан цензуре. Посмотрим, как разовьется на новом витке русский эзопов язык. Пока можно говорить уже об одном сформировавшемся эвфемизме: ненависть к истеблишменту вот уже второй раз подряд концентрируется на несчастном церетелиевском Петре — сначала в фильме Анны Меликян “Про любовь”, и вот теперь опять. В то время как в реальности за прочитанное кем-то намерение “немного подорвать” другого исторического монстра известный кинематографист получил двадцатку. Но кино ведь не прямо отражает жизнь, а создает ее метаметафорические проекции.

Источник: http://kommersant.ru/doc/2928245