Антон Долин поговорил с актером Аль Пачино об «Унижении» Барри Левинсона, возрасте, вдохновении, своих проектах на HBO и разнице между кино и театром.
Неловко начинать интервью таким вопросом, но поразительно, как вы держите форму, профессиональную в том числе. Одновременно два фильма, «Унижение» Барри Левинсона и «Манглхорн» Дэвида Гордона Грина, в обоих роли главные и довольно сложные. И возрастными их не назовешь: в обеих картинах у вас романы с женщинами значительно моложе вас. Как вам все это удается?
Слава небесам, я не играю юношу, это уже что-то. Я молодиться не собираюсь. Не в том ли дело, хотите вы спросить, что мне не хватает любви? Конечно, нет. Ее не хватает моим персонажам, у каждого свои причины. И я делаю это для них. Знаете, мои герои часто влюбляются, забывая о своем возрасте, но сам я стараюсь не играть в мелодрамах: мне ближе трагикомедии.
Любовная тема как-то связана для вас с вопросами вдохновения?
Я бы употребил слово «желание»: в моей жизни этот фактор ключевой. Потеряешь желание делать то, чем зарабатываешь на жизнь, — немедленно найди новое, чтобы заменить прежнее. Не нашел? Значит, у тебя проблемы, и серьезные! Любовь — это и есть желание, желание можно приравнять к любви. Возраст берет свое, годы идут, и я не закрываю на это глаза: повторяю, мне не хочется чувствовать себя вечным мальчиком. Но я осознал в какой-то момент, что с возрастом потерял способность искать рациональные объяснения тому, чем занимаюсь. Уже и не надеюсь ничего объяснить. Иногда меня это тревожит, но что поделать?
Как-то же вы справляетесь с этой тревогой.
Упадок неизбежен. Мои последние фильмы именно об этом. Справляться — единственным способом: принимать происходящее с юмором и достоинством. Я ужасно рад, что по-прежнему снимаюсь в комедиях, которые хоть как-то компенсируют трагизм самой жизни.
– Ваш герой в «Унижении» неожиданно теряет вдохновение. А вы боитесь подобного?
– Судьба благословила меня не только способностью много работать, но и непреходящим аппетитом, за что я ей благодарен. Хотя причины, по которым по-настоящему хочется играть в фильме или спектакле, в разные годы менялись. Сегодня они элементарны: прежде чем согласиться на роль, я спрашиваю себя, смогу ли сообщить миру и себе самому что-то новое, в самом деле интересное? Все мы в конце концов приходим к этому вопросу: могу ли я выразить себя при помощи этих средств? Если ответ — да, я соглашаюсь. Это чувство ведет меня по жизни.
– Были отказы, о которых вы сожалели?
– Меня много раз звали сыграть Наполеона в конце его жизни — в частности, такой проект был у Патриса Шеро. Я, конечно, очень хотел понять, чем же кончилась его судьба, разобраться в этом, проникнуться. Но ни разу мне не попал в руки сценарий, который убедительно объяснял бы мне Наполеона. Причем мне было все равно, ревизионистским или традиционным будет этот текст, но я должен был почувствовать героя, как Шекспир чувствовал своего — безусловно, вымышленного — Ричарда III.
– Какими своими работами последних лет вы особенно довольны или даже гордитесь?
– Мне нравится то, что я делаю на HBO, и, кажется, одну из своих самых удачных ролей я сыграл там, у Барри Левинсона, в картине «Вы не знаете Джека». Сегодня на телевидении, кажется, больше интересного, чем в большом кино. Правда, надо признать, что и времени это отнимает много. А я ведь еще и в театре работаю, без этого жизнь не жизнь.
– Невероятно жалко, что мы в России никогда не видели вас на сцене. Есть у нас шанс?
– А, так вы из России, да? И зовут вас как Чехова? Передайте тогда от меня послание вашим продюсерам и режиссерам. Я бы очень хотел приехать в Россию, давно лелею эту мечту. Можно организовать какой-нибудь актерский семинар, а можно и пьесу поставить для вашей сцены. Я бы сам это сделал, только с одним условием: я хочу привезти в Россию американскую пьесу.
– Вас не смущает политическая ситуация?
– О, об этом я думаю меньше всего. Да и не верю, что все эти обострения надолго. Все обязательно еще изменится, причем к лучшему.
– Вы — шекспировский актер со стажем. Можете ли вы сказать, что в своих лучших проявлениях кинематограф дал миру драматургию того же уровня, что, например, Шекспир?
– Кинематограф очень старается, все эти десятилетия буквально из кожи вон лезет. Но это, конечно, нелегко. Некоторые экранизации Шекспира, во всяком случае, не хуже самых достойных театральных постановок — в частности, русский «Гамлет». В моей жизни театр и кино всегда сражались друг с другом, эта схватка не прекращается. И я далеко не сразу научился простой истине: надо позволить им помочь друг другу, обогатить друг друга.
– В каком из ваших фильмов эта комбинация театральных и кинематографических навыков и приемов состоялась?
– Я бы сказал, в «Гленгарри Глен Росс» Джеймса Фоули. Я горжусь той театральностью, которая видна на экране. Мне очень нравится моя версия «Саломеи» Оскара Уайльда, именно театральная постановка, а не документальный фильм о ней, — там, мне кажется, ощущается что-то кинематографическое. С другой стороны, нельзя быть чересчур театральным в кино, это убивает любой фильм: необходимо следить за балансом. Так или иначе, мне хочется верить, что барьер между двумя формами искусства можно сделать не таким уж непреодолимым.
– Вернемся к «Унижению»: фильм исследует тонкое соотношение между ремеслом и вдохновением. А как это работает для вас?
– Когда я был моложе, обожал писать музыку. Проблема была в том, что мне не хватало знаний и умений, то есть ремесла: я не знал, с какой стороны подойти к пианино. Бывает, что вдохновение приходит и ты не можешь его контролировать. Но абсолютно во всех ситуациях тебе необходимо владение ремеслом, чтобы вдохновение вылилось во что-то путное. Хотя, с другой стороны, виртуозность тоже меня слегка смущает. Вдохновению необходима свобода, и нельзя закабалять его чрезмерно хорошим владением ремеслом. Ты должен искать оригинальные способы выражения себя, не скатываться в штампы.
– А как вы живете с теми десятками штампов, которые уже порождены сыгранными ролями? Ведь люди неизбежно видят в вас Майкла Корлеоне или Тони Монтану.
– Мне всегда это нравилось! Зрителей можно понять и простить, а успешные работы накладывают на тебя своеобразные обязательства. Проще всего смириться и привыкнуть. Мне повезло сыграть в лучших фильмах некоторых выдающихся режиссеров, теперь это факт, и его в карман не спрячешь. Это помогло мне научиться многому, сформировало меня как личность. Так пусть видят во мне Корлеоне или «лицо со шрамом».
– Практически в каждой из ваших поздних работ чувствуется ваша самоирония.
– Без этого для меня не существует ни жизни, ни искусства. Это не только значительная ценность, но еще и важнейший прием. Правда, по-настоящему выразить иронию можно только в некоммерческих постановках. Но я всегда держу про себя одну мысль: окружающий мир страшен — в особенности сегодня, — и нам необходимо защищаться от этого. Только юмор и искусство дают надежду. Я приезжаю на фестиваль «Сандэнс», смотрю там фильмы со всех краев света — иранские, восточноевропейские, африканские, — и во мне вновь появляется самое ценное: желание. Снимать и сниматься еще.
