Беседа с известным кинорежиссером, автором «Первых на Луне», «Овсянок», «Небесных жен луговых мари», «Ангелов революции» и других запоминающихся картин состоялась в гостинице «Националь» в день окончания 37-го Московского кинофестиваля, где он был членом главного жюри.
– В момент нашего знакомства ты был похож на русого русского богатыря, а потом наголо обрили голову, и в твоем облике в соответствии с крылатой фразой маркиза де Кюстина появилось нечто татарское. Что тебя побудило сменить имидж? Стали ближе к Московской, нежели к Киевской Руси?
– О геополитическом аспекте своего имиджа не думал, а о татаро-монгольских предках не слышал. Просто с возрастом шевелюра поредела, и я ее приговорил.
– Кто же у тебя в роду?
– Голобородько, Сафоновы, Спировы, Трояновы, Гуки, Кучеры… Мать – русская из Нижегородской области, отец – украинец с Полтавщины, дед со стороны отца – казак, обладатель двух георгиевских крестов за храбрость. Представили к третьему, но война закончилась революцией, и кресты выдавать перестали. Вот дед и вправду был богатырь — мог приподнять пушку с лафетом. Я случайно родился в Соль-Илецке Оренбуржской области, где родители проходили медицинскую практику, на берегу образовавшегося озера, где вода соленее, чем в Мертвом море. Предупреждая естественный вопрос, добавлю, что раскола из-за нынешнего обострения российско-украинских отношений в семье и в роду нет.
– Кинорежиссеры, начинавшие как документалисты, обычно остаются работать в документальном кино или полностью переходят в игровое. Ты продолжаешь снимать и то, и другое. Почему?
– Многие считают документальное кино второсортным. Для них снять документальный фильм – значит опуститься ступенькой ниже. А мне кажется, что документалистика – это высший пилотаж. Хотя бы потому, что так, как бывает в жизни, не выдумаешь.
– Зато в игровом кино есть много такого, чего в жизни не бывает.
– Поэтому я большой разницы между тем и другим не вижу. Если история документальная, надо делать документальное кино, если требуется художественное осмысление истории – игровое.
– Перед тем, как стать режиссером, ты получил инженерно-экономическое образование и успел поработать на оборону. Если нам ничего не грозит за разглашение гостайны, скажи пару слов о том, что ты там делал.
– Думаю, что срок ее хранения кончился вместе с СССР. Я рассчитывал затраты на создание ядерного меча, способного пробить американский ядерный щит. СОИ. Между прочим, двуручного. Представьте себе, что наши ракеты подлетают к Штатам, а им навстречу американская. При критическом сближении каждая наша ракета разделяется на две части. Американская поражает первую ступень, а вторая продолжает лететь к цели.
– Это напоминает мне анекдотический тост, слышанный на дне рождения Арчила Гомиашвили. «Однажды охотник увидел орла, который нес в когтях козла, и выстрелил. Орел камнем упал вниз, а козел полетел дальше. Так выпьем же за то, чтобы в орлов не стреляли, а козлы не летали!».
– С тем большим удовольствием, что у меня, как у члена жюри Московского кинофестиваля, фри-бар за государственный счет. Спасибо Никите Сергеевичу!
– Тогда это вдвойне приятно. (Чокаются и выпивают). Но как же ты мог уйти из оборонительного нападения в кино, ослабив тем самым экономику Родины?
– Во-первых, мне дико надоели военно-экономические расчеты. Во-вторых, производство ракет конвертировалось в производство окорочков. И я из бухгалтеров перешел экономистом на Свердловскую киностудию, где дорос до замдиректора по экономике, а потом стал директором продюсерского управления. Оно занималось производством документального кино и короткометражных игровых фильмов.
– 90-е годы были очень непростыми для российского кинематографа. Короткий расцвет «кооперативного кино» сменился малокартнньем, фильмы стали убыточными, студии пришли в упадок и попали под влияние полукриминальных структур. Кстати, процитированный выше тост был связан с убийством Отари Квантришвили, с которым Арчил Михайлович имел какие-то отношения. У вас, поди, тоже были разборки?
– Сейчас об этом можно снять документальную комедию – собрать рассказы очевидцев, подкючить хронику. Хотя тогда смешно не было.
– Комедия doc – фирменный жанр екатеринбургской школы. А с чего начались эти постсоветские времена?
– С того, что директор студии занялся нефтяным бизнесом. Первая сделка была удачной – занял денег, купил бензин в одном месте и продал в другом с хорошим барышом. А на второй залетел. Взял у покупателей предоплату, отдал продавцам, а его кинули – угнали обещанный состав с горючкой. Он остался в долгах, его под пистолетом водили по банкам, чтобы он набрал кредитов под залог студийного имущества под 600, а при просрочке под 900% годовых. В результате на студию пришло штук пять групировок, которые пользовались корпусами в счет погашения кредитов. Директор заработал инфаркт и вскоре умер, бандиты поставили своего директора, но тут коллектив студии вдруг восстал. Провели собрание, написали письмо, чтобы его убрали и назначили избранного Георгия Негашева, а он взял меня замом. На студии пусто, на работу никто не ходит, все боятся, бухгалтерия отсутствует, кино не снимается, сидят какие-то рекламные агентства, да съемочные цеха под склады приспособлены. Негашев говорит: «Выбирай кабинет!». И начали к нам ходить бандиты, стрелки забивать.
– Что это были за люди? Похожи на тех, что у Балабанова в «Жмурках»?
– В общем, да. Были откровенные уголовники, были прикинутые под цивилизованных. Однажды нам выделили на съемки фильма освобождение от областных налогов, а вексель застрял у грузин в Москве. Пришлось назначить им стрелку. Иду к Голутве, который тогда был председателем Госкино, говорю: так, мол, и так, для переговоров нужно пафосное место, чтобы ребята поняли, с кем имеют дело. Ну, он сам был директором студии, все понял, дал нам кабинет, и мы там целый день «терлись» с этими Тенгизами, у которых в машине остался какой-то раненый, истекающий кровью Гиви. Наступил вечер – нас попросила охрана Госкино, мы перешли в Макдоналдс, и оттуда я ухитрился сбежать вместе с векселем. Еще помню одного с позолоченной визиткой. «Юрисконсульт юридической компании «НИКА». А мы на договоры с ними не шли. И вот он уходит и говорит: «Вы ж понимаете, что скоро в городе останется один хозяин». «Понимаем» – говорим. И через неделю его убивают. А мы под эти разборки потихоньку освободили студию.
– С чего ты начал как режиссер?
– В 1995 году на свои деньги запустил три документальных одночастевки: «Решетку» снял Владимир Ярмошенко, а «Валун» и «Памяти крокодила» – Андрей Анчугов. А в 1998-м мы вместе с Сергеем Нохриным, замечательным екатеринбургским поэтом, которого прозвали Махатмой бардов, сняли первый том «Классики Z» с разными животными в главных ролях: «Король Лир» с черепахой и коровами, «Кармен» с гусеницей и розой, «Гадкий утенок» с марабу, «Книга джунглей» с щенками, «Зеркало души Бодхидхармы» с козлом. «Одиссей» с мадагаскарским тараканом и «Гамлет» с гусем не досняли – Сергей внезапно умер.
– Первый твой «большой» фильм, который я увидел, был «Давид», и он произвел на меня очень сильное впечатление. Из чего он вырос?
– Начали снимать фильм об удивительном человеке со страшной судьбой, для которого Холокост был лишь началом его ада. Госкино дало деньги, а режиссер передумал снимать картину.
– Отказался от такого материала?! Почему?
– Ему отсоветовали. И не кто-нибудь, а сам Леонид Абрамович Гуревич, которого считали гуру, а лично я считаю своим крестным отцом в кинодокументалистике. Он сказал: «Зачем тебе очередной фильм о Холокосте? Опять будет «говорящая голова», лагерная хроника и закадровый голос, от которого тошнит…»
– А ты почему не внял совету мудрого ребе?
– Понял, что такая история встречается раз в жизни, и представить себе, как нужно ее делать, чтобы она не повторяла те, что уже сделаны. И потому, что в тот момент больше некому было ее снимать. Я поехал в израильские архивы и смонтировал двухчасовую версию фильма, которую потом сократил до получаса. «Перые на Луне» – это фильм из цикла «Тот свет», куда вошли «Давид» и «Дети Белой могилы». Я искал историю о том, как государство относится к своим героям, и наткнулся на сценарий Гоноровского и Ямалеева.
– Из-за проигрыша космической гонки Америке у Советского Союза развился космический комплекс неполноценности, и желаемое легко принимали за действительное. Кто был первым?
– Дама из Союза кинематографистов, ты ее знаешь. Она воскликнула: «Это же сенсация!». Я скромно согласился. Второй была радиожурналистка – не досмотрев фильм, передала эту сенсацию в эфир, а потом страшно обиделась, что я в интервью перед картиной не сказал ей, что она игровая. А если бы «Первых на Луне» показали сейчас в эфире Первого канала, поверили бы миллионы!
– Мне кажется, что ты в принципе склонен к игровой мифологизации реальности, а твои игровые фильмы – игровые вдвойне: актеры играют персонажей, а ты играешь с предкамерным миром.
– Для копирования мира существует документалистика, а игровое кино должно создавать необычный мир, а не воспроизводить на экране обычный.
– Мир «Ангелов революции», во многом основанных на документах Казымского восстания, подчеркнуто театрален. Почему?
– У меня была задача уйти от штампов советского «революционного» кино, которое было реалистическим по способу изображения и соцреалистическим по смыслу. Хотелось обновить замыленное восприятие той эпохи, не искажая сути событий. Снять мир революции и мир северных языческих народов так, как еще не снимали. Без комиссаров в пыльных шлемах и волосатых шаманов с бубнами. Вот у меня шаман общается с духами, целуя воздух. Настоящий и красивый языческий обряд.
– При этом ты заменил коммунистических «прогрессоров», пытавшихся советизировать коренное население Сибири, художниками-авангардистами.
– Революция и авангардное искусство какое-то время были нераздельны. Появилось оно до революции, еще в Серебряном веке, но идея всемирного авангарда, она же идея художественной переделки мира, родилась от идеи всемирной революции. Это уже потом революция уничтожила свое дитя…
– Но твоих-то персонажей убили те, которых они намеревались вывести из родового строя в социализм.
– Принесли в жертву духам. Удушили, как душат оленей, но не ради мяса и шкур, а за осквернение священных мест.
– Разве оленей не режут?
– Ханты режут, предварительно оглушив, а ненцы душат веревочными петлями, как в «Фараоне» Кавалеровича. Ханты считают это варварством.
– А купель под пулеметным огнем – это что? Революционное крещение?
– Конечно. Был такой революционер, Самуил Цвиллинг. Он таким манером в партию принимал.
– Правда ли, что слово «культбаза» ханты понимали как «Дом черта»?
– «Куль» на одном из хантыйских диалектов и значит «черт»…
– А «министерство культуры» – как «чертову контору»? Как ты, кстати, относишься к его культурной деятельности?
– По-моему, у них там мания контроля. Она их и сгубит.
– Ты сам сталкивался с министерской цензурой, которую оно упорно не хочет назвать своим именем?
– Нет. Мои персонажи не матерятся, не курят и почти не пьют.
– Не любишь мат в кино?
– В документальном – приветствую, если нужен для характеристики героев. В игровом – не люблю, хотя знаю фильмы, в которых нельзя без мата. Закон о запрете мата не одобряю.
– Ты работал с писателем Денисом Осокиным уже на трех картинах – на «Овсянках», «Небесных женах луговых мари» и «Ангелах революции». Сотрудничество продолжается?
– Да, есть один готовый совместный сценарий, и еще один он обещал к концу лета. Ужастик.
– Очень страшный?
– Не знаю, хватит ли духу прочесть. (Смеется)
– А как дела с «Малышом» по Стругацким?
– Пока завис, ищу деньги.
– Сам малыш на примете уже есть?
– Да. Какое-то время я думал его нарисовать, но придумал, как использовать настоящего актера.
– Как ты определяешь жанр и тему фильма?
– Научно-фантастический триллер. Научная фантастика. У нас этот жанр после «Планеты бурь» Павла Клушанцева не использовался, просто называли научной всякую фантастику. Внутри большого фильма будут несколько мини-фильмов. Например, мини-фильм о формировании жизни. Какие нужно заселить бактерии, чтобы процесс пошел. А тема Малыша – невозможность контакта. Пересекается с темой «Ангелов революции». (Смеется). А еще больше – с «Трудно быть богом».
– На Московском фестивале я посмотрел документальную ленту, в которой деятели из ООН и НАСА рассказывают режиссеру, что делать при появлении инопланетян. Дико скучный.
– А я спросил космонавта Гречко, есть ли у них инструкция, как вести себя в таком случае. Оказалось, что нет!
– Ты-то веришь в существование внеземного разума?
– Не исключаю, что он есть. Не исключаю и того, что среди всякого бреда насчет посещения Земли инопланетянами есть действительные свидетельства.
– А в мистику? Пришельцы с того света, колдуны, привидения, духи, оборотни, вампиры, зомби?
– Это не для меня. Разве что в комическом стиле.
– Какие у тебя впечатления от игрового конкурса ММКФ?
– Не завидую отборщикам. Невеселое это дело – отбирать из того, что осталось после Берлина, Канна, Венеции… В этом году и Каннский фестиваль не смог набрать достойную программу.
– Были разногласия с другими жюриорами? Согласен ты с решениями жюри?
– С некоторыми я разошелся диаметрально – то, что мне очень понравилось, они на дух не приняли. К сожалению, я остался в меньшинстве. Главный приз дали, по-моему, средней, хотя и крепкой картине. И не поняли и не оценили фильм Миндадзе «Милый Ганс, дорогой Петр», который первым проник в неисследованную в кино область отношений между русскими и немцами накануне войны.
