3 сентября в Венеции международная пресса смотрит фильм Александра Сокурова “Франкофония”. Российские продюсеры в его создании не участвовали, и в фестивальном конкурсе фильм идет как франко-германо-голландский. Автор фильма дал обозревателю “РГ” эксклюзивное интервью.

От Эрмитажа к Лувру и обратно

– На первый взгляд, идея фильма кажется случайной: где Питер и где Лувр! Но у вас ничего случайного не бывает. “Русский ковчег” снят в Эрмитаже, “Франкофония” – в Лувре. Из каких импульсов родилась новая картина?

Александр Сокуров: Наверное, из моего незатухающего интереса к историческому процессу. А то что мы переживаем сейчас, даже не стимулирует, а принуждает вернуться к временам Второй мировой войны. И не столько в военном, сколько в гуманитарном, моральном смысле. В советской практике это не очень было принято, и такая картина, конечно, не могла быть сделана ни в СССР, ни даже в сегодняшней России. Поскольку гуманитарные аспекты катастрофы у нас постоянно вытесняются патриотическими рывками, иногда истериками. Почему Лувр? Его глубинная связь с Эрмитажем очевидна. У Лувра нет другого соразмерного ему соперника-собрата. Они произрастали друг из друга: не было бы Лувра – не было бы и Эрмитажа. Бывая в русских собраниях живописи, я чувствую связь с Лувром. На существовании Эрмитажа высвечиваются многие проблемы Лувра как культурной сущности. Эта сущность выше государства, даже выше народа. Так что идея “Франкофонии” постепенно созревала, но не было возможности ее осуществить.

– Писали, что Лувр первым сделал вам такое предложение.

Сокуров: Это встречное желание. Что для меня было неожиданным: личных контактов с кем-то из Лувра у меня никогда не было. Я в нем бывал как посетитель, но не был знаком ни с дирекцией, ни с французскими искусствоведами. Кроме министра культуры Франции господина Миттерана. И, конечно, это принципиально другая ситуация, чем с Эрмитажем, который для меня родной дом, а Пиотровский – близкий, родственный по духу человек.

– А теперь Лувр стал для вас таким же родным домом?

Сокуров: Конечно, нет. Между двумя этими музеями огромная дистанция. В Лувре другая атмосфера, и у меня ощущение, что это – конвейер. После обновления музея создано гигантское внутреннее пространство – целый город с распределением людских потоков, комбинатами питания и прочими атрибутами. Все это кажется фабрикой по производству впечатлений. И я никогда не видел Лувр чисто французским. Там можно встретить весь мир – и совсем немного французов. Бродящие там люди самых разных континентов растерянно смотрят по сторонам, и мне всегда не нравилось в музеях это состояние растерянности, когда на человека, едва туда попавшего, моментально наваливается страшная, тяжелая усталость. Это удел всех больших, фундаментальных музеев.

– В Эрмитаже не так?

Сокуров: Он в несопоставимо лучшем физическом состоянии – за ним лучше следят. Он интереснее по архитектуре. Там тоже много людей, и тоже идут сплошные потоки, но Эрмитаж имеет поразительное качество – подлинность. При грандиозных масштабах, в нем есть что-то домашнее. Там легко представить себе людей из других веков – в камзолах и кринолинах. Там больше уютных мест. Его залы созданы для человека – в них шли балы, приемы, там жили люди, и это ощущение очень важно.

Сущность и надстройка

– Итак, дирекция Лувра предложила вам снять нечто вроде “Русского ковчега”.

Сокуров: Я к такой работе был готов: разговоры о фильме, снятом во Франции, шли еще с господином Миттераном. “Русский ковчег” произвел на французов сильное впечатление, он был в широком прокате и хорошо там известен. Так что изначально – да, они хотели чего-то подобного. Но я ответил, что Эрмитаж в мире один, и Пиотровский – тоже. Чтобы создать такую картину, нужны особые условия, особо тонкое понимание специфики кино, его драматургии, его производства – и думаю, что никто, кроме Пиотровского, не способен пройти этот путь. Я ответил, что если буду делать фильм, то у меня есть свой замысел. И рассказал его, и это вызвало некоторое недоумение. Расстались на том, что они подумают, приемлем ли для них такой подход. А вскоре последовало официальное предложение начать работу. Замысел превратился в режиссерский сценарий картины, где равно важную роль играют игровые эпизоды и документальные кадры. И есть фигура автора, который перемещается в исторических и географических пространствах и своими размышлениями связывает воедино эпохи и эпизоды.

– Понимаю, что фильм нужно смотреть – но приоткройте завесу и для нас. Хотя бы немного о его проблематике.

Сокуров: Меня интересовало, как мог Лувр выжить при оккупации. Я много занимался темой войны, и много держал в руках документов – редких, исторических, личностных. Много смотрел кинохроники. И думал о тех днях, когда гитлеровская армада вошла в культурную столицу мира. Что происходило в Париже, когда французы впустили в столицу врага, а правительство сбежало на юг? Как такое могло случиться?! Я на это смотрел особенно ревниво, потому что знаю опыт моей родины. Знаю, как нам далась эта война. У меня воевал отец, все мы пропитаны этой памятью, это часть моего сознания. И в этом мой глубокий гуманитарный интерес: как такое возможно? Как можно решить эту важнейшую проблему цивилизации, которая сегодня сформулировалась так остро? Ведь от этого решения зависит сохранение самой цивилизации. Где же те пределы, которые ограничивают нашу способность ее сохранить? И оказалось, что исторический опыт двух мировых войн не имеет никакого значения! Все начинается заново. Каждый исторический период – заново!

Да, это – всего только люди, работа человеческих мозгов. Но существует же что-то и помимо нас! Поверх нас, над нами. То, что создано много раньше, чем мы стали себя осознавать как культура. Какова цена этого? Я пытался изучать историю Эрмитажа и видел, каким эволюционным способом формировалась его коллекция. Как тщательно русские монархи и состоятельные люди России собирали эти шедевры. Преодолевая гигантские по тем временам пространства, привозили их в нашу далекую холодную страну. Откуда эта тяга к прекрасному? Почему они готовы были расставаться с гигантскими деньгами, обменивая их на то, чья ценность была еще неизвестна. Лувр в большой степени создан на основе отобранного силой. Его коллекции во многом состоят из трофеев. Из того, что отобрано, украдено, привезено и публично выставлено. Только в сочетании этих слоев и этих уровней – моральных, исторически неизбежных, политических – можно понять феномен, который меня волнует. Но во Франции ревниво и с тревогой смотрят на любую попытку вернуться к этой коллизии – когда великая страна впустила неприятеля на свою территорию. Это до сих пор тяжелая для Франции тема. И когда я сказал, что хочу осмыслить, как это происходило, мои французские коллеги поняли, что фильм коснется исторических, политических, моральных вопросов. А эти вопросы непросты. Что за выбор сделал Петен? (Премьер-министр Франции, возглавивший коллаборационистское правительство и призвавший сотрудничать с гитлеровской Германией – В.К.). Какова цена этого выбора? Политическая, идеологическая конструкция, эта надстройка над нами – она дороже или все-таки дешевле человеческих жизней? Имеет ли цивилизация право за политическую конструкцию платить жизнями людей? Платить жизнью своего искусства, в котором сконцентрирован и сбережен дух этой цивилизации?

Это вопрос для меня важный и очень тревожный. Я не нахожу ответа, который мог бы устроить многих моих соотечественников. Не уверен, что погибшие солдаты и мирные граждане выразили бы готовность отдать свои жизни за политическую надстройку, за идеологию.

Что посеял Наполеон

– То есть и Эрмитаж в “Русском ковчеге”, и Лувр во “Франкофонии” вы рассматриваете как источники уроков истории.

Сокуров: Музеи среди человеческих институций – единственная область, где материальным образом, без пустословия и демагогии, нам показывают, какова роль искусства в формировании гуманитарного сознания – в формировании цивилизации. Чем бы мы были без музеев?! Художественные авторы погрязли бы в амбициях и самовосхвалении. Посмотрите, что происходит в киносообществе: все – выдающиеся, все – великие. Куда ни посмотришь – повсеместно гении. Ребята, вы пойдите в Эрмитаж, в Лувр, в Британский музей. Посмотрите, что создали художники задолго до вас. Подойдите к своей домашней библиотеке, если она у вас есть. Возьмите любую книгу – и вы увидите: все, что с потугами тянет сегодняшний кинематограф, давно уже создано и сделано. Но – гордыня, гордыня и гордыня… Музей дает нам истинную меру явлений искусства. Ну, а для обывателя музей – стимул для жизнеутверждающего сознания. Что для России принципиально важно. Потому что жить плохо у нас – не стыдно. Не стыдно жить в грязном доме, терпеть захламленные улицы и покосившиеся заборы, отвратительные дороги, хамство чиновников и целых политических партий… Все это говорит о том, что жизнь у нас не имеет ценности. Поэтому в ней нет оптимистического начала. И Дюрер, и Рембрандт, и Эль Греко – все они показывают, что красота пронизывает наш мир, создавая в нем гармонию, воплощая идею созидания. У нас много говорят о русской идее – так вот же она: научить народ созидать умело и хорошо!

– Если все эти идеи воплощены в фильме, вы поставили перед собой невероятную по объему философскую и творческую задачу. А как оба фильма соотносятся в художественном смысле?

Сокуров: “Франкофония” – другой фильм, он построен по другому принципу. Оба фильма родственны только потому, что у них один автор. И еще потому, что в обоих есть собрания произведений искусства. Знаю, это раздражает многих кинематографистов. Это раздражение чувствовалось и в дни показа “Русского ковчега” в Канне. Для кинематографистов музеи опасны. Но вы сами ответите на свой вопрос, посмотрев фильм. Я хотел, чтобы это было искреннее, личное и субъективное высказывание. Субъективны и рассуждения и сама подача материала. Она связана с моим внутренним настроением, с сомнениями или уверенностью, возможно, излишней уверенностью – и если я ошибаюсь, время поставит меня на место.

– Актер Венсан Немет играет у вас Наполеона. Как он возник в фильме из времен Второй мировой?

Сокуров: Эта история касается возникновения Лувра и его пути от частного предприятия до государственной миссии. Французы первыми сформулировали эту грандиозную идею музея как миссии государства. То, к чему наши политики только приближаются – я имею в виду недавно принятый документ об основах культурной политики государства. Там заявлено: культура есть смысл и цель существования государства. Это важный тезис – он сам по себе противоположен и советской, и российской практике. Теперь он продекларирован. Наполеон это сформулировал, осознав, что через музеи можно осуществлять масштабные акции – политические, образовательные… Ими можно ублажать национальный эгоизм. И добытые сокровища он складывал не в свои подвалы – это все выставлялось. А какой ценой это добывалось – никто не знает.

– Какую роль играет в картине хроника?