Мы, конечно, живем в эпоху тотального упрощения и полного освобождения. Чувства в кино чаще сведены к первичным инстинктам, а от предрассудков, звавшихся приличиями, и прочего хлама мы освободились. Поэтому “Да и да” – снова о Ромео с Джульеттой, но современных. Любовь и секс – синонимы, оба термина означают кроличий процесс, изученный автором фильма в дни практики на порностудии. Есть и ватага друзей Ромео – теперь это тусовка перепившейся “богемы”, снятой натурально, с ее реальными персонажами. Эмоции простейшие, но мат развитый: здесь и существительные, и крепкие глаголы, и такие наречия, что мало не покажется. Мысли исключены: мат не умеет их передавать. Копошатся не мысли, а персонажи: шуршат, перемещаются друг по другу, наносят и зализывают раны.

За что Джульетта беззаветно любит вялого Ромео, неизвестно и неважно – приступы любви случаются вперемежку с приступами рвоты: вдруг приспичило – и пошло. Сказано же: веление инстинктов. Но камера иногда взмывает в поэтическую высь: Джульетта будет нежно трогать лоб и нос возлюбленного, шептать ему первое в фильме членораздельное слово “Люблю”. Он не сможет ответить: в отключке. Но чувствуется: женщина безотчетно тоскует по чему-то такому, чего не умеет выразить, и чего, возможно, в координатах этого фильма не бывает.

Эта внезапно прорезавшаяся нежность и заставила не к месту вспомнить о вечных героях. А если без Шекспира, то это история потрепанной жизнью женщины (Агния Кузнецова), которая напористо кадрит художника Антонина, в миру Колю. Коля имеет обыкновение пить водку вперемежку с собственной мочой, которую добывает прямо на наших глазах, и трахать все, что движется (самоотверженная работа Александра Горчилина). К большой любви он не приспособлен. Это приводит героиню к определенным разочарованиям, но колин талант разливать по полу краску ей легко передается, и в очередном припадке белой горячки она создает ряд живописных шедевров, которые легко продает знатокам за много тыщ. Белая горячка выражена анимационными клипами с ларс-фон-триеровскими волками из “Антихриста” и бледнолицей девой, летящей по вселенной на манер булгаковской Маргариты.

У Германики есть чувство кадра и ритма, она даже умеет создать иллюзию романтики. А когда героиню нежно гладит по дредам родная мама – возникает и нежданная сентиментальность. И Джульетта, познав любовь к писающему мальчику, как бы открыла в себе что-то новое. И актеры словно забыли о камере. Фильм повезут в разнообразные Локарно как образец расковавшейся новорусской культуры, Германику засыплют контрактами кинокомпании и телеканалы. И возможно, однажды стихийный талант созреет и как homo sapiens. Но для этого нужно, чтобы и общество очнулось от дред-грез.

А пока это “радикальное кино” отбрасывает нас во времена первобытной идеологии Эллочки. От нее – глубокая убежденность в художественной ценности любых выделений человеческого организма, от ночного бреда до извержений кишечника. В том, что пьяный быт фриков и есть единственная стоящая, талантливая жизнь, а все прочее – “плесень”. Что эти мычащие, бредущие зигзагом и засыпающие на тротуаре фигуры и есть по-настоящему живые люди в мире скучных “ботаников”. Все это с вызовом сообщила на фестивальной пресс-конференции артистка Агния Кузнецова, тем самым исчерпав и содержание и смысл фильма.

Ажиотаж вокруг Германики понятен: она научилась имитировать признаки “большого кино”, и ее уверили, что она гениальна. Но есть вещи, которые сымитировать невозможно. И прежде всего внутренний мир, на который она ссылается. Мир ее фильмов не открывает еще одну сторону жизни, как полагают ее поклонники. Это всего лишь тот маленький мир, где изобрели пузырь “уйди-уйди”, и с которым рассчитались те же Ильф и Петров почти век назад. Этот мир-пузырь прокалывается на первой же фразе фильма: “Тараканы лижут раны”. И сдувается. Дальше пустота.