Сенсационный триллер про палестинского шпиона, работавшего на израильские спецслужбы, раскрывает новые пропагандистские приемы документалистики.
Самым необычным фильмом этой недели по праву должен считаться «Сын ХАМАС» режиссера Надава Ширмана, снятый при содействии продюсеров из Германии, США, Великобритании и Израиля. В оригинале он называется The Green Prince, т. е. «Принц мусульман». Необычно уже то, что этот фильм – документальный. Тем не менее он вышел в наш прокат (во всяком случае, московский), который обычно верен мейнстриму и строгому правилу «шаг влево, шаг вправо от мейнстрима – расстрел». Необычно и то, что при всей документальности «Сын ХАМАС» – этакий джеймсбондовский триллер. Впрочем, в документальность картины не слишком-то веришь – и это очень важная и опасная тенденция нашего времени.
О ЧЕМ ЭТО. О сыне одного из руководителей ХАМАС – радикальной палестинской партии, к которой разное отношение в различных странах мира. Одни считают ее откровенно террористической, другие осуждают лишь ее военное крыло, третьи о ней и вовсе не ведают. Скоро все забудут даже про Усаму и «Аль-Каиду». Ведь если говорить об исламском терроризме, то на повестке дня теперь ИГИЛ.
В 1990-е главный герой фильма, будучи юношей и сыном одного из лидеров ХАМАС, по глупости угодил за решетку и, чтобы избежать давления израильских органов госбезопасности, пообещал с ними сотрудничать. Когда его перевели в регулярную тюрьму и местные палестинские заправилы (у которых, понятно, был особый спрос с наследного принца ХАМАС) осведомились, предлагали ли ему израильтяне сотрудничество, он честно ответил «да». Во-первых, сотрудничество предлагают всем. Во-вторых, он не думал тогда, что это всерьез. Однако тюрьма сделала его идейным сторонником израильской идеологии, а затем и шпионом: он увидел, как садистски палестинцы расправляются со своими, которых всего лишь заподозрили в стукачестве. Так он стал самым ценным агентом израильской разведки, тем более что после тюрьмы отец, оставаясь одним из идеологов ХАМАС, сделал его своим первым помощником.
Основу фильма составляет смонтированный детективный диалог. В кадре по отдельности высказываются главный герой и его куратор из израильских спецслужб – заочный диалог перебивается документальной хроникой палестино-израильского противостояния 1990-2000-х. Противоречий в диалоге немного: два человека симпатичны друг другу, а израильтянин всегда пытался уберечь своего подопечного от неприятностей – от подстав со стороны собственных спецслужб. В частности, когда тот пытался спасти собственного отца – ради спасения даже засадил его в тюрьму.
ЧТО В ЭТОМ ХОРОШЕГО. Если верить фильму, герой-антигерой спас от смерти – при потенциальных террористически актах – сотни жизней. Тем не менее в России сочувствовать ему непросто: последние века, начиная как минимум с XIX, настроили российскую общественность против любого рода сексотов, какими бы благородными намерениями те ни прикрывались. И точно так же настроили русскую интеллигенцию против любого сотрудничества с репрессивными государственными органами. У Достоевского (скорее всего, в «Дневнике писателя») зафиксирован примечательный парадокс, актуальный для наших будней. Он с кем-то, тоже знаменитым, обсуждает гипотетическую ситуацию, будто кто-то стал свидетелем, как злоумышленники планируют взорвать через час бомбу в Зимнем дворце. «Вы бы донесли в полицию?» – спрашивает Достоевский. Собеседник Достоевского отвечает: «Нет». Достоевский говорит: «И я – нет». Поразительнее всего финальная фраза Достоевского: «И оба ужаснулись».
Фильм, напротив, о том, что доносить надо. Что вопреки идеологическим и религиозным разногласиям палестинцы (в лице шпиона) и израильтяне (в лице его куратора) могут нормально дружить. Гимн израильско-палестинскому примирению.
СТРАННОСТИ. Но не уйти от вопроса: а правда ли все это? То есть вроде бы правда: в кадре реальный палестинский предатель-шпион, пресс-релиз фильма повествует о том, как во время съемок он ходил с охраной, опасаясь мести соотечественников-радикалов. В кадре – его куратор из израильских спецслужб. Но уж больно оба похожи на актеров, хоть ты тресни. И уж больно текст, который они произносят, похож на сочиненный профессиональным сценаристом.
Виной прием, который стал моден в документальном кино. Имя ему: реконструкция. Воссоздание событий при помощи актеров, которое прикидывается документальными кадрами. В «Сыне ХАМАС» подобных реконструкций туча. Ясно, что любая демонстрация событий, даже с помощью хроники, – это трактовка. То бишь неправда. Можно навязать любую точку зрения на хронику, внедрить нужные вам выводы с помощью одного лишь монтажа. Если мы допускаем еще и реконструкцию, то обретаем ложь в кубе. Нет более эффективной лжи, чем когда частичка правды смешивается с частичкой неправды, инсценировки. Поэтому, когда я смотрю фильм «Сын ХАМАС», то не могу избавиться от ощущения, что это не документальное, как меня уверяют, а игровое кино. Что меня дурачат. Я слушаю выстроенный, тщательно смонтированный заочный диалог шпиона-палестинца и гэбиста-израильтянина и невольно произношу внутри себя станиславское «не верю». Не верю, что все это не подстроено, не сыграно, не сымитировано.
Чего далеко ходить? Один из продюсеров «Сына ХАМАС» — Саймон Чинн. Он – известен. Он – навострился получать «Оскары» за лучший полнометражный документальный фильм года. У него их два. Не за «Сына ХАМАС», нет, но, в частности, за фильм 2008-го Man on Wire (у нас он шел по ТВ и как «Человек на проволоке», и как «Канатоходец»). Я участвовал в обсуждении этого фильма на одном из российских каналов. Речь о художнике-акционисте, которого хлебом не корми – дай ему незаконно протянуть канат между самыми высокими строениями мира и по этому канату пройтись. Сидим в телестудии, трендим о фильме. Смотрим, как герой идет по канату между башнями-близнецами в момент окончания их строительства в начале 1970-х. И тут я вдруг спрашиваю: «А кто снимал-то?» Мой вопрос всех обескуражил. Все вдруг поняли, что мы смотрим не хронику, а инсценировку, реконструкцию, причем компьютерную (на момент создания «Канатоходца» башен-близнецов уже не было).
Так в чем правда, брат?
Правда, во всяком случае, в том, что считающееся хроникальным и документальным кино больше нельзя воспринимать как абсолютную истину. И прежде нельзя было. Но теперь уже точно нельзя. Беда в том, что этот полезный урок еще долго, несколько десятилетий, не усвоит та массовая аудитория, которая смотрит наше ТВ.
НАШ ВАРИАНТ РЕКЛАМНОГО СЛОГАНА. Новая, однако, документалистика. Новое министерство пропаганды.
