Антон Долин делится впечатлениями об «Иррациональном человеке» Вуди Аллена и «Лобстере» Йоргоса Лантимоса, которые он посмотрел на Каннском кинофестивале.
Лантимос был открыт миру именно в Каннах, где в 2009-м его вторая картина — «Клык» получила приз «Особый взгляд»; тогда заговорили о новой волне греческого кино. Впрочем, та картина, как и последовавшие за ней«Альпы» (приз за сценарий в Венеции), грешила умозрительностью концепции, за которой артисты могли угнаться с большим трудом. В «Лобстере», англоязычном дебюте режиссера, сделанном хоть и с известными актерами, но за сравнительно скромные деньги, случилось чудо. Персонажи, многим из которых автор не потрудился даже придумать имя, зажили полновесной жизнью, оказались способны на чувства и даже страдания. Ожил и пейзаж, отысканный Лантимосом на юго-западном побережье Ирландии. Картина, сюжет которой на первый взгляд казался вызывающе абсурдным, из привычной европейскому кино медитации на тему извечной отчужденности превратилась на глазах зрителя в глубоко оригинальную историю любви.
Кстати, животное ты можешь выбрать сам: среди персонажей фильма встречаются верблюды, свиньи, ослы и лошади. Один из героев планирует стать попугаем. Главный же герой, брошенный женой архитектор-очкарик по имени Давид, заселяется в отель со своей собакой — в прошлой жизни пес был его родным братом. Сам он мечтает о перевоплощении в лобстера: те хотя бы живут по сто лет. Иногда кажется, что Лантимос уже отчасти превратился в лобстера, который бесстрастно и отстраненно взирает на страдания несовершенных человеческих существ — настолько виртуозно и холодно снят фильм. Однако визуальный ригоризм сполна компенсируется теплом и меланхолией в игре актеров, чьи эмоции вынуждены пробивать стену беспощадно навязанного распорядка. Здесь безупречно хороши не только Колин Фаррелл и Рейчел Вайс, выбранные на главные роли, но и француженка Леа Сейду, гречанка Ариана Лабед или британец Бен Уишоу, несколькими штрихами говорящие о своих причудливых персонажах самое важное.
Бесшабашное нахальство режиссера, рассказывающего заведомо невозможную историю, позволяет сконцентрироваться на более важных аспектах фильма, чем правдоподобие (в том числе психологическое). В отличие от большинства антиутопий, «Лобстер» посвящен не репрессивной роли государства — мы, кстати, не знаем, о каком именно государстве идет речь и по всей ли планете установлены такие законы. Речь идет о более глобальном диктате «империи чувств» — вселенной, в которой людям или предписано, или, наоборот, запрещено любить. Они лишены автономности и свободы, в том числе — права на одиночество. Любовь исчезает из мира только потому, что ею кто-то пытается управлять. При этом именно любовь лицемерно провозглашается единственным качеством, фундаментально отличающим человека от животного. Логическая ловушка, западня.
Ни один из возможных рецептов, как мы видим, в этой безвыходной ситуации не работает. Недаром первое, что делают одиночки в лесу, — копают собственную могилу, на будущее. Тем большим чудом кажется то чувство, которое вдруг соединяет двух героев, по иронии судьбы (и простому, но эффектному решению сценаристов) близоруких. Вообще, современное кино сопротивляется самому жанру love story, требует радикального его переосмысления — как в «Жизни Адель» Кешиша или «Любви» Ханеке, например. Но Лантимос преодолевает это проклятие, прорываясь к любви через парадокс. Главное достоинство формалистичного и экспериментального «Лобстера» — в его колоссальном эмоциональном воздействии, которое многократно сильнее интеллектуального. Тут поневоле вспоминаешь и о Вуди Аллене: какое все-таки счастье, что человек в своей основе иррационален.
