Как водится, с изрядным опозданием, три недели уж нового года минуло, но – вдруг кого заинтересует. Итоги 2015 киногода из “Города 812”.
Подводя итоги позапрошлого уже, 2014-го киногода, мне пришлось прибегнуть к специфической терминологии «очарований» и «разочарований»: так богат он был на безусловные шедевры, что составление обычного списка «лучших» теряло всякую интригу с порога, а сопоставление результатов с былыми ожиданиями сулило всё же какую-никакую драматургию. И совсем я уже было собрался повторить тот опыт ныне, уже поместил даже в буфер текстового обмена «очаровани», дабы свободно жонглировать им весь текст напролёт, да вовремя взглянул на получившийся по итогам 2015-го года список с пометками «+» и «-» — и осёкся. Потому что вышла бы тавтология сквернейшего разбора. Мнимо разношёрстный, разнобойный, обильный самыми разнообразными свершениями кинопроцесс-2015, будучи выпарен до сухого остатка, неожиданно обнаружил изумительную цельность. Не абсолютную, конечно, иначе слишком уж походило бы на всемирный заговор, — но далеко превосходящую статистическую вероятность.
Дело вот в чём. Бóльшая часть фильмов, о которых имеет смысл говорить всерьёз и которые выделяются из общей массы в лучшую либо худшую сторону, стремилась именно что очаровать зрителя. Где-то это «чарование» было прозрачной авторской интенцией, где-то — сюжетом, где-то — стилем, а где-то — как, скажем, в «Багровом пике» — всем этим вместе взятым. Похоже, кинематограф уже почти разуверился в возможности рассудительного, рационального, уважительного — на равных — диалога со зрителем. А тот, что не разуверился, в свою очередь, ведёт его на темы, далёкие от рациональности. Кто-то заклинает хаос, кто-то — публику, и все тщатся поговорить о непостижимом: манящем и опасном одновременно. Величественность образов, заполонивших мировой экран в ушедшем году, трактуется и подаётся разными режиссёрами, разумеется, по-разному, но одно остаётся почти неизменным: мир предстаёт перед человеком (героем либо зрителем) как нечто, заведомо превосходящее его понимание. Дело не в том, что это такая уж новая и неожиданная идея; дело в том, что именно о ней всё время идёт речь. Она не фон, не аксиома, не умонастроение даже, она — предмет разговора.
Тренд это, повторяю, общемировой, недаром главными, с точки зрения киноискусства, ньюсмейкерами года стали итальянцы. У которых в целом, конечно, кинематограф в последние два-три десятилетия не то чтобы процветает, — зато для них величественность окружающего их мира куда привычнее, чем для остальных; такая уж это страна. Когда в прокат почти одновременно выходят «Страшные сказки» Гарроне, «Молодость» Соррентино и «Декамерон» братьев Тавиани, сложно продолжать делать вид, будто величие мира заключено не в красоте и будто красоту изобрели не в Италии. Однако так сложилось (по причинам, далёким от какого бы то ни было искусства), что сама по себе история про непостижимость, огромность и непреодолимость реальности, с которой сталкивается человек, вряд ли в 2015 году была кому-то столь же внятна, сколь отечественному зрителю, — и в 2016 году тут едва ли что-нибудь изменится.
Вот есть я, а вот мир, который неведомо как устроен, неведомо куда движется и, главное, всё более явно мне чужд и враждебен, — кто, как не российская аудитория, досконально, назубок, брюхом ныне знает это ощущение и на него откликается — автоматически, чуть не эхом? Публика, вопреки очевидности, не дура. Просто она в кино не разбирается (на что имеет полное право), — зато весьма неплохо разбирается в себе, пусть даже о том и не ведает; тут её не проведёшь. Достаточно сравнить топ-десятки на «Кинопоиске» за последние два года (исключив анимационные фильмы, которые особь статья). В 2014-ом — полный разброс: тут и блокбастеры (с претензией на интеллект «Интерстеллар» и без оной — «Грань будущего»), и арт-хаус (удалой «Отель Гранд-Будапешт» и неудалой — «Соль земли»), и опыты погружения в недра человеческой души («Исчезнувшая»), мироздания («Вселенная Стивена Хокинга») и даже вовсе России («Дурак»). А вот 2015-ый: «Безумный Макс», «Марсианин», «Шпионский мост» и «Выживший». Исключительная кучность стрельбы, что и говорить: человек, заброшенный чёрт-те куда, пытается выжить, а в идеале — выбраться. Четыре лидера с единой сюжетной схемой. Плюс три (!) фильма о рокерах: «Голос улиц», «Эми» и «Кобейн», — то есть о тех, кто некогда именно для этого мироощущения подобрал верную интонацию, дающую не надежду (которая в этой ситуации ложь, и обычно губительная), но опору. Дорогой ВЦИОМ, не ходи по квартирам, не шугай прохожих, не обрывай телефоны, — просто зайди на «Кинопоиск». Вот это мы думаем и вот так мы чувствуем на самом деле. «Выживший» «марсианин» «безумный Макс» на «шпионском мосту» — и всё это под риффы Курта Кобейна. Всё, что вы хотели знать про россиянина-2015, но боялись ответить.
Если же теперь перейти от социопсихологии (а результаты любых коллективных рейтингов располагаются именно на этой территории и ничего не говорят о фильмах, зато много важного — о зрителях) к собственно кинематографу, то итоговые «пятёрки» выглядят следующим образом. (Не будем называть их «очарованиями» и «разочарованиями», назовём, без лишних расшаркиваний, «добрыми чарами» и «злыми». В конце концов, как издавна принято считать на территории искусства, стиль есть вопрос морали.)
«Добрые чары»
1. «Безумный Макс»
Тут не поспоришь — ни со зрителями, ни с критиками; шутка ли, высоколобая Международная Федерация Кинопрессы (ФИПРЕССИ), в последние годы обычно привечающая исключительно молодое фестивальное кино «с проблемой», по результату общего голосования объявила залихватский боевик 70-летнего Джорджа Миллера лучшим фильмом года. Постапокалиптический хаос погонь, песчаных бурь и войн за жизненные ресурсы подан здесь режиссёром с таким драйвом и таким мастерством, словно он не стал вдвое старше со времени постановки первого фильма о воине дорог, а кинематограф не стал вдесятеро технологичнее. Сам Миллер, австралиец, когда-то немало времени посвятил изучению культуры аборигенов; стоит ли удивляться, что выплеснутая им на экраны бушующая лава кинообразов обладает убедительностью подлинного, праисторического мифа.
2. «Царство красоты»
Канадский режиссёр Дени Аркан, как и Миллер, мыслит в масштабах целых эпох, — но не пра-, а просто (и строго) исторических. Объявляя в своём фильме архитектуру высшим из искусств, ибо она обращает человеческий дух в микрокосм здания и находит ему место в макрокосме ландшафта (то есть миро-здания), — он, не таясь, воспевает побег одиночки от ужасов, уродств и нелепостей современной варварской цивилизации в гармонию внутреннего мира. Один из самых умных режиссёров современного кино, Аркан — ещё и один из немногих, кто продолжает разговаривать со зрителем аргументированно и доказательно, и пресловутое «очарование» для него — не способ убеждения, но рецепт, выписанный слишком бездумному и оттого слишком расчётливому миру. Красота искусства — единственная реальность, могущая противостоять нынешней, окружающей, ибо, в отличие от цивилизации туризма и террора, культура человечна.
3. «Страшные сказки»
Маттео Гарроне возвращает классический фольклор к его исконным формам: не сусально-благостным, адаптированным для детей-невротиков и родителей-ханжей, но и не натужно-мрачным, подвёрстанным под подростковую моду на дешёвый готический ужас. Его экранизация ренессансных сказок спокойна, вдумчива, безжалостна и немыслимо прекрасна. Здесь нет ни морального поучения, ни упоения силой — одно лишь понимание того, что настоящая сказка столь же непреложна и непоправима, как реальность. Просто она куда подлиннее.
4. «Кингсмен»
Мэтью Вон, разумеется, не чета вышеперечисленным мэтрам, но в «Кингсмене» ему удалось соединить фирменную британскую элегантность с буйной молодёжной шаловливостью в такой правильной пропорции и с такой правильной смесью иронии и восторга в интонации, что в разгар 2010-х он почти возродил разгар 1960-х, когда родились Бонд и Вудсток. В Большую историю кино фильм Вона, конечно, не попадёт, но менее неотразимым он от этого не становится.
5. «Переправа»
Очарование исторической эпопеи Джона Ву — не в навзрыдной сентиментальности сплетённых воедино историй любви, дружбы и верности (хуже здесь только музыка, чудовищно сентиментальная даже по китайским меркам, что вообще невозможно), но в авторской манере их сплетения. Великий мастер монтажа, некогда доведший до совершенства своё мастерство на поточных гонконгских боевиках и поставивший их вровень с образцами высокого искусства, Ву в «Переправе» осмысливает монтажный стол как своего рода ткацкий станок судьбы и придаёт новый, сугубо киномонтажный смысл избитому словосочетанию «историческое полотно». Миллер зачаровывает, переводя в киноматерию энергию и пафос хард-рока, Аркан — воспевая стройность архитектурных шедевров, Гарроне — очищая кинокамерой от позднейших наслоений прозрачность фольклорных преданий; один лишь Ву не нуждается для своего чародейства ни в чём, кроме самого кино.
«Злые чары»
1. «Левиафан»
Четвёртый фильм Андрея Звягинцева претендовал на многое, как и первые три, и многое получил — вплоть до «Золотого глобуса». Однако ни искренность авторского социального протеста, ни искренность авторских духовных устремлений не отменяют того печального факта, что первому так и не получилось свидеться со вторыми. Сюжет бесперечь мечется из стороны в сторону, превращаясь в итоге в проникновенную, задумчивую, даже стильную — но очень уж дырявую ткань. Музыка Филипа Гласса с валами Белого моря образуют, наоборот, идеальный союз, однако, увы, Звягинцеву показалось, что ему есть что добавить.
2. «Молодость»
Паоло Соррентино ещё в предыдущем фильме переступил ту черту, за которой заявленная «великая красота» превращается в «чрезвычайную нарядность» (или, говоря словами Андрея Плахова, «красотищу»); ему за той чертой, по-видимому, понравилось, так что «Молодость» снята там целиком. Летальный заряд пошлости слегка закамуфлирован долгими крупными планами двух неподдельно выдающихся актёров, Кейна и Кейтеля, но авторское самолюбование здесь видно куда более крупно. Соррентино, впрочем, человек не без опыта и включил в свой фильм несколько кадров — на правах алиби — на потребу зрителю думающему (и себя за это любящему): мол, на самом деле не всё так просто. Но пошлый анекдот не станет менее пошлым от того, что рассказчик на секунду вдруг загрустил. Вот кто тут на самом деле разочаровал, так это маститые члены Европейской Киноакадемии, вручившие «Молодости» приз за лучший фильм года; по-видимому, им очень уж пришлась по душе мысль, что 80 лет — это самая молодость и есть.
3. «Багровый пик»
Ещё худший (хотя и куда более искусный) китч, нежели «Молодость», фильм необъяснимо модного Гильермо дель Торо можно рассматривать как антологию хороших постановочных приёмов, которые, будучи без разбору собраны вместе, перестают работать напрочь, взаимно друг друга отменяя. Что дель Торо путает эпохи и стили, в которых располагает действие своих фильмов, было понятно ещё на «Лабиринте Фавна»; когда он переехал с испанской территории на английскую, положение стало предсказуемо критическим. Для режиссёра, пытающегося превратить плохой вкус в авторский стиль, у дель Торо слишком уж плохой вкус.
4. «Всё могу»
Много менее помпезный, амбициозный и глупый, чем предыдущие три, фильм Терри Джонса оказался в этом списке потому лишь, что преподнёс очень важный урок: у очарования есть срок годности, и его нельзя автоматически продлить. То, что работало в эпоху «Монти-Пайтона», отчего-то выглядит плоским и катастрофически необязательным сорок лет спустя, — если, в отличие от Терри Гиллиама, постепенно превратившего «Джабберуоки» в «Теорему Зеро», ничего не менять, а оставить как было. Бунтарское ниспровержение идолов культуры и социума — довольно блёклая затея в мире, где социум официально страшится любой иерархии, а культура закатана в планшет как в бетон.
5. «Училка»
Не то чтобы от режиссёра Алексея Петрухина кто-то чего-то ждал (кроме, возможно, друзей и родственников Алексея Петрухина), а вот от Ирины Купченко, пожалуй, ждать стоило. Сыграть противостояние учительницы с учениками через ровно сорок лет после шедевра Авербаха «Чужие письма» — затея плодотворная, а при правильном подходе — и подлинно отважная. Обернулось же всё камланиями о правилах «русского мира» и вреде индивидуализма, пылким (и всецело одобряемым авторами) монологом первой ученицы о жертвенном труде педагога, чутким душою майором ОМОНа — и финальным общим костром с пением под гитару. Купченко весь фильм проводит со слезами на глазах (по разным, но неотличимым поводам), органически включаясь в действие лишь в тех эпизодах, где требуется обрушить на учеников всю накопленную злобу — что она и проделывает с неподдельным сладострастием. О подлинной реальности в этом фильме свидетельствует лишь гениальная Роза Хайруллина, полоумная помощница директрисы, которая ежесекундно выпадает из сюжета и изображения — и своей достоверностью, и своей чуждостью. Прочим отечественным актёрам, пожалуй, стоило бы перенять у неё этот образ и превратить в амплуа. Назвав, к примеру, «выживший марсианин». В 2016 году это амплуа обречено на успех.
