Борис Хлебников традиционно ассоциировался у меня с социалистическим реализмом. Его новая работа, при всей кажущейся дани производственной драме и социальности, совершенно другая.
Можно условно назвать картину полотном трёх измерений. Третье измерение даётся Борису Хлебникову с лёгкостью необычайной – за гранью жизни и смерти невинное дитя качается волнами океана доброты, в колыбели безмятежности. Современному человеку трудно встретиться с беспощадным лезвием между жизнью и смертью, где каждый взмах отправляет человека либо в жизнь, либо в смерть, без оттенков, третьего, четвёртого и пятого не дано. Возможность перманентных встреч с голой сутью мира щедро предоставлена врачу «Скорой помощи» Олегу – человеку из другой Галактики, как говорит о нём жена Катя.
Фильм Бориса Хлебникова филигранно точен, безукоризненно выполняя собственную художественную задачу. Это картина о человеке из другой Галактики, до которой Кате не долететь, а если долетит, то не сможет обозначить своё присутствие. При традиционном отсутствии у российского кино интереса и любви к человеку, Хлебников неосязаемыми пассами волхва, с аскетичной точностью сразу окунает зрителя в волны человечности, легко, играючи. Спивающийся «ангел» Олег беспомощен в попытках что-то выстроить, он не умеет жить в мире, который не предоставляет возможности балансировать на грани, когда от твоего решения зависит судьба. Жизнь с Катей – лирическая линия – это пауза, это зал ожидания выезда «Скорой помощи», за выбором, адреналином и полнокровностью бытия. Без дозы адреналина спасателя мир становится хрупким расползающимся крошевом, пальцы цепляются за края, края тверды и холодны, как бетон, уцепиться не за что, кроме мягкой, неустойчивой, зависимой любви и алкоголя.
Псевдодокументальные выезды «Скорой» тоже непостижимо точны. Магией искусства режиссёр точно и уверенно, небрежными на поверхностный взгляд штрихами, погружает зрителя в третье измерение, руша мостик между земным миром и весами жизнеспособности судеб. Никакой документальной достоверности работы врача – только голая суть профессии, голая суть добра и зла. На выездах врач Олег становится жёстким и авторитарным, эдакий недодиктатор, мягкий, безвольный в мире без выездов человек, со всей растерянностью угадываемой детской травмы недолюбленности, тычущийся тёплым пьяным телячьим носом в пахнущие молоком соски матери-жены.
Если условно назвать вторым и первым измерением жизнь человеческого духа и собственно реализм социальной драмы, то их нет. В Галактике Олега их не существует. Они излишни – побочная линия в драматургической конструкции. Диалоги на выездах «Скорой», общение коллег по медицине на кухне предельно условны, обобщённы, они не плакатны, они наполнены живым духом и добротой, создаваемыми актёрами. Но жизни человеческого, слишком человеческого в них нет, есть общие схемы всеобщих отношений. Мягкий муж обретает свою твёрдость в выборе врачебных решений, от которых зависит жизнь человека, мягкая жена – в общении коллег и друзей. Апофеоз условности, отсутствия живых деталей отношений именно этих людей – попсовый саундтрек, доведённый почти до пародийности. Катя движется под музыку про Крым как в «КВН», как в фильме «Шапито-шоу». Режиссёр подчёркивает условность персонажей, поскольку фильм – про жизнь и смерть, про инъекции врачей «Скорой» в весло Харона, но это не расчислено, а с безбрежностью мирового разума качается в безбрежной доброте.
Публицистическая критика медицинской реформы, намеренно современная, просторечная, почти жаргонная речь персонажей не убеждают. В этом нет производственной драмы, это просто фон. Олег, находящийся в третьем измерении, существует в ипостаси «врач», пробуя её наощупь, условно говоря, подобно ангелу с просторечной пеной на губах, которая ему не к лицу. Но он и не плакатный ангел, он мягкий, сентиментальный человек, обретающий силу на выездах «Скорой» на предельную грань, куда её часто не пускают дорожные пробки.
Если в картине «Нелюбовь» Андрей Звягинцев намекал на свою способность активизировать дыхание третьего измерения, но не делал этого, то для Бориса Хлебникова это самая не сложная из художественных задач. И условность у них разная – это разница между намеренной выхолощенностью и широкими небрежными мазками общепоколенческих черт.
В картине «Аритмия» есть всё, что нужно для решения режиссёром собственной художественной сверхзадачи, и всё это сделано практически без недостатков.
Не исключаю версию того, что режиссёр хотел именно социальности, именно обличения и разоблачения, изображения так называемых «простых людей». И это ему не удалось, поскольку волны таланта увели туда, где всё это несущественно.
Картина «Аритмия» – лирическая сага о человеке, сделанная с той человечностью, которая разлита в воздухе осенних листьев, города, нахохлившихся перелётных птиц-автомобилей в пробках, визуальной красоты кадра. С человечностью естественной, как воздух. «Аритмия» методично переключает из одного крайнего состояния в другое, не щадя зрителя, невзирая на его жажду пауз для передышки. А когда переключение становится чуть надоевшим приёмом, фильм завершается, с мерой, вкусом и точностью.
И две мягкие «половинки», шокированные холодной строгостью мира, «инь-инь», поняв, что им «не жить друг без друга», сливаются в отвердевший «инь-янь» беззащитности и растерянности перед обнажённой до предела сутью мира. Вдвоём они выживут и спасут других, если человек из другой Галактики сможет существовать в постигаемом на ощупь бытии. Ему помогут напарник-фельдшер и жена Катя.
