На фото Сергей Дворцевой и Самал Еслямова
14 февраля в прокате появится долгожданная «Айка» Сергея Дворцевого. Мировая премьера прошла в мае прошлого года на Каннском фестивале, где казахская актриса Самал Еслямова получила приз за лучшую женскую роль.
После чего режиссер еще долго продолжал работу над фильмом. Затем «Айка» завоевала Гран-при на международных фестивалях в Котбусе и в Токио. Вышла в прокат в Польше, Китае и других странах. Была предложена на Оскар от Казахстана, и попала в шорт-лист. И вот теперь, наконец, выходит на экраны наших кинотеатров. О том, почему настолько трудным и протяженным оказывается каждый раз путь его фильмов к зрителям, что и как ему интересно показывать в своих фильмах, о состоянии дел в российском кино, про снег в Москве, важную миссию Каннского фестиваля и о многом другом Сергей Дворцевой рассказывает накануне российского проката. С режиссёром беседовала Ольга Галицкая.
– Сергей, ваши фильмы всегда тесно связаны с Казахстаном, начиная от документального «Счастья» до художественных картин «Тюльпан» и «Айка». Почему?
– Я родился в Чимкенте, рос, учился, работал, жил в Казахстане до 28 лет, это очень близкая мне страна. Я русский из Казахстана, там много разных национальностей, мне это нравится. Люди мне всегда интересны, а менталитет казахов, их характеры, привычки, уклад, традиции я знаю давно, их судьбы мне знакомы, понятны. Это не значит, что я всегда буду снимать про Азию, но так вот пока складывается. Я никогда не делаю картины, если мне кто-то говорит: вот тебе сценарий, снимай. Не снимаю по заказу, по чьему-то желанию или по поводу заработка. Пока я делаю только то, что мне очень хочется делать. Может потому и получается хорошо, что я не хочу делать кино только из-за того, что это кому-то надо или просто даст возможность заработать. Все должно из души идти, очень сильно меня трогать. Невозможно же шесть лет снимать картину, которая тебя не волнует, где ты работаешь просто как ремесленник. Все-таки, прежде всего, должно быть сильное движение души.
– Создать героя фильма – это как родить нового человека. Как у вас появилась Айка?
– Когда я еще готовился к «Тюльпану», мне случайно попалась информация, что в каком-то году, в 12-м кажется, около 250 женщин киргизских оставили детей в роддомах за год. В Москве. Эта цифра показалась мне слишком большой. Москва, конечна, огромный город, но это совсем уж много. Стало интересно, почему они так вот массово отказываются. Для азиатских женщин это почти невозможный поступок. Но статистика именно такова. Замысел созревал долго. Захотелось сделать картину о такой женщине, тем более, я точно знал, что у меня есть актриса, которая сможет это воплотить. Самал Еслямова у меня снималась в «Тюльпане», потом она закончила ГИТИС, я видел, что она очень сильно развивалась, выросла как актриса. Подумал, что было бы здорово, чтобы она сыграла. Потому что должно быть очень сильное погружение, а она это умеет. Очень глубокая, серьезная, я подумал, что она это потянет, роль ей под силу.
ДЫХАНИЕ ЖИЗНИ
– С чего началась работа?
– Стал изучать эту проблему, знакомиться с женщинами, которые оставили детей, переживали такие ситуации. Когда начал встречаться с людьми, разговаривать, понял, что это совсем закрытый пласт жизни, где происходит много драматичных, болезненных ситуаций. Мигранты в мегаполисе повсюду и вместе с тем, они как будто невидимы. Такая параллельная жизнь, которую не замечают. Есть слой людей, которые не встроены никак в нормальное существование. Некоторые знакомые говорят мне: ой, неужели из-за денег, которые она не может отдать, ей реально пальцы отрезать будут? Они не понимают: да, будут, все что угодно может быть. С легкостью калечат, убивают людей за какие-то небольшие деньги, отношения очень обострены. И без конца случаются ситуации, когда обманывают, «кидают». У Айки так все и начинается – работа самая тяжелая сделана, а человек с деньгами исчез не расплатившись. Она не уехала вовремя из-за беременности, а документы у нее были только на три месяца и теперь просрочены, дальше все наслаивается одно на другое и совсем уж непонятно, как выпутываться из всего этого.
– Как вы сами определяете жанр фильма, способ показа – это гиперреализм?
– Не знаю, не очень хочу формулировать для себя, размышлять, как назвать сделанное: документализм, гиперреализм, еще что-то. Не стремлюсь упаковывать в какие-то обертки, чтобы не начинать просчитывать, вырабатывать шаблоны. Хочу сохранить спонтанность, естественность. Знаете, мне кажется, одна из проблем, почему режиссеры, как правило, заканчиваются после двух-трех картин, это как раз желание проанализировать, что у него хорошо получилось и почему. В начале пути все, как правило, душу вкладывают в то, что им важно, интересно, их лично затрагивает и в этом есть огромный элемент подсознательного, интуитивного. А потом…снимет одну-две картины, имеет успех и задумывается: а как же этот успех у меня случился? Начинает потихоньку подменять собственную спонтанность попыткой профессионально добиться повторения того же самого. Из-за этого подлинное творчество выхолащивается.
– Каков ваш метод?
– Я всегда строю фильм так, чтобы зритель не чувствовал давления режиссера, у меня минимум монтажа, только внутрикадровый, я не использую музыку как иллюстрацию, чтобы усилить драматургию. Если фильм очень хороший, если он по высшей какой-то мерке сделан, у него есть внутренняя музыкальность, которую внешняя музыка может просто разрушить. Такое дыхание должно присутствовать, которое естественно возникает, ты его можешь только подхватить. Добиться этого очень сложно. В «Тюльпане» нам удалось такое дыхание создать. И в «Айке» тоже получилось, это было непросто. Я хотел, чтобы зритель себя так чувствовал, как будто это жизнь, которую он случайно видит, а не режиссер вкладывает ему в голову, в глаза. Чтобы восприятие было без насилия, без манипулирования. Я очень сам люблю смотреть фильмы, где я вижу, что на меня не давят, не пытаются мной управлять.
– Съемки шли в той последовательности, в какой развиваются события – это принципиальное решение? А если бы какой-то эпизод был снят раньше или позже, что бы это изменило? Почему важно было именно так снимать?
– По-другому невозможно было. Снимешь вперед, а потом что-то случится, что все поменяет. Это такой принцип: если ему следуешь, то нужна хронология. Мы видим Айку через два дня после родов, она переживает большие изменения. Физиология меняется, кровь идет, потом прекращается, примерно на третий день молоко должно начаться, надо было соблюдать эту хронологию. Нельзя снять так, что она сразу очень сильно болеет. Я вообще не представляю, как снимать по-другому. Мне бы предложили сейчас сделать картину по очень интересному сценарию, дорогую, но только в заданные сроки, не отступая от сценария, я бы не стал. Уйдет жизнь для меня. Хотя я вижу иногда сняте именно так и прекрасные при этом фильмы, Ханеке, например, он очень жестко по сценарию все делает. Или Звягинцев. Я понимаю, что это отличные картины, но мне всегда в них чего-то не хватает. Такого вторжения жизни, которая концепцию бы чуть нарушила. Когда понимаешь, к чему режиссер ведет, и никаких неожиданностей не ждешь, тогда самая замечательная работа становится предсказуемой и для меня это лишено волшебства, чуда, той самой спонтанности, которая необходима. Некоторые очень огорчаются, когда во время съемок нарушается сценарий, а я радуюсь этому. Что-то непредусмотренное, неожиданное происходит или с животными, или с людьми, или с погодой – и все меняется. Эти изменения – они волшебные. Чудо маленькое происходит, Когда смотришь фильм и понимаешь, что это не нельзя было предвидеть, просчитать, человек не мог заранее сложить все это в голове. И сама жизнь, сильная такая жизненная струя, выводит картину на другой уровень. Я очень хочу правдивое изображение. Когда я чувствую художника, который поработал в кадре, расставляя все красиво и выразительно, мне становится неинтересно, меня это не затрагивает. А жизнь меня очень сильно трогает. Создать мир, когда он начинает жить независимо от тебя, мир, в который зритель поверит, это невероятно сложная вещь. Самое интересное – это сама жизнь.
САМАЛ И ДРУГИЕ
– Кстати, о спонтанности. Снегопад, сквозь который мучительно пробирается Айка, возник в фильме стихийно или вы его дожидались, потому что он был предусмотрен сценарием?
– В сценарии сначала было написано про теплое время года. А потом мы поняли, что снежная зима очень кстати для нашей истории. Но снег научились так быстро убирать, что мы все никак не успевали застать улицы, заваленные снегом. Прямо удивительно. Ночью проедут уборочные машины и с утра чисто все. Потом все-таки, когда совсем уж сильный снег выпал, нам удалось его снять хорошо.
– В «Айке» почти нет профессиональных исполнителей, из «Тюльпана» в новом фильме два его главных героя – артисты Самал Еслямова и Асхат Кучинчиреков. Как находили остальных персонажей?
– У нас был такой разговор во время съемок. Один парень, которого я позвал сниматься, сказал: «не хочу быть актером, им приходится постоянно притворяться, а я не хочу врать». Самал ему ответила: «Зачем врать? Я просто реально верю в то, что я делаю». Такая вот редкая способность актера настолько поверить в происходящее, что ты не врешь, ты это вправду делаешь. Для театра подходит умение изобразить, показать, а на экране вся условность вылезает и это ужасно. От этого очень страдает кинематограф наш, потому что весь мир давно ушел от театральности на экране. А мы сплошь и рядом всё играем. У Самал театральное образование, она училась в мастерской Евгения Каменьковича, но она очень чувствует правду, у нее это в крови. Поэтому всех людей я подбираю так, чтобы они были правдивыми, я очень долго с ними работаю над тем, чтобы убрать любую игру. Самое страшное для меня – если человек уже чуть-чуть засветился где-то в кино, потому что он уже не способен не играть. Любое простое действие начинает изображать. Лучше брать совсем новичка, либо классного актера, как Самал, например. Чтобы они могли в любую секунду включаться в жизнь и просто жить перед камерой.
– Врач в ветеринарной клинике – просто потрясающая находка. Он не играет, он настоящий.
– Да, он такие вещи делает, какие бы никакой актер не сделал. Там есть такие тонкие моменты, такие движения, какие только реальный врач, владея своей профессией, знает и умеет, их не придумаешь.
– Он будет еще сниматься?
– Да, его зовут, приглашают. Он пока сомневается, надо ли ему это. Но я уверен, что если он захочет, у него все получится. У него дар органики и он уже заразился этим делом, ему понравилось работать в кино. Есть такие самородки. Гастарбайтер, самый обычный парень, который у нас играл бандита, вышибающего деньги у Айки, тоже никакого отношения к актерству не имеет, но он потрясающий, очень талантливый. Это высший пилотаж – играть с таким наполнением и энергией.
РЯД ВОЛШЕБНЫХ ИЗМЕНЕНИЙ
– Когда я читала во время Каннского фестиваля и сразу после него разные отзывы и рецензии, мне попадались, например такие вещи – что это фильм против собянинской Москвы. Что русский язык – это язык агрессии, так он звучит для героини, которая чувствует себя совершенно чужой, загнанной и несчастной в огромном городе. Что вы думаете об этом?
– Конечно, я не сводил все к таким узким смыслам, ничего такого специально не закладывалось, я старался сделать максимально аутентичную историю, которая случилась именно в этом городе. Для меня важнее внутренняя ситуация, то, что с этой девушкой происходит. Картина социальная в том смысле, что в ней есть критика ситуации. Это естественно. Айка, все-таки в социуме находится. И я хотел бы, что все, что вокруг нее, менялось в лучшую сторону. Мигранты страшно страдают, они действительно бесправны. Я против этого, я же во все эти судьбы вошел, хорошо знаю их, все беды и несчастья, я понимаю, как для них все сложно. Ужаснее всего, что к этому привыкают. Я уже киргиза по пластике вижу, как ходит, разговаривает, как старается быть незаметнее. Есть люди, которые плохо знают язык, например. На севере Кыргызстана лучше знают русский, а на юге плохо совсем говорят. Из-за этого тоже никуда не могут устроиться. С документами пять же проблемы, у девяноста процентов они фальшивые. Есть компании, которые их делают, все вроде в порядке, печати на месте, а потом оказывается, что все эти бумажки недействительны, в основной базе никакой регистрации нет. Поэтому практически все мигранты на таком вот крючке постоянно. А что до разных мнений – пусть они будут. Понимаете, когда снимаешь что-то уникальное, очень точно сделанное, то сама эта уникальность обладает многими интерпретациями. Чем более уникальна вещь, тем больше у нее толкований. Там уже люди в зависимости от собственного самосознания интерпретируют так, как им кажется правильным, как они это видят. Поэтому рождается масса ассоциаций.
– После мировой премьеры в Каннах, огромного успеха и приза Самал Еслямовой за лучшую женскую роль, многие страны и фестивали захотели вашу «Айку» у себя показать, но вы ото всех заманчивых предложений долго отказывались и продолжали работать над фильмом. Почему?
– Ситуация, может, чуть комичная, потому что с каждым моим отказом я все больше чувствую, что меня воспринимают как сумасшедшего – и я людей понимаю. Когда за месяц до Каннского фестиваля Тьерри Фремо сказал, что берет фильм, я был очень рад. Но я его предупредил: мы не успеем все так классно сделать, как я хочу, как мне нужно. Мои продюсеры меня торопили: давай покажем в Каннах, потом доделаешь. Но это все разговоры, конечно. Потому что оказалось, что как только фильм попадает в конкурс Каннского фестиваля, к нему сразу же приковано огромное внимание, тем более, когда получает приз. Как только это произошло, двери в огромный мир открываются, и фильм попадает в круговорот фестивалей, продаж, номинаций и ты его должен тут же всем отдать. Думать, что ты его спокойно доделаешь – иллюзия. И когда я это понял, то стал его отовсюду забирать, со всех показов и фестивалей. Мне говорили: но ты же получил приз в Каннах, тебя оценили на самом высшем уровне, что ж ты не хочешь нам-то дать, нам это очень важно. Я с этим согласен, как продюсер картины, но я же в первую очередь режиссер, я хочу все-таки сделать фильм таким, чтобы через десять-пятнадцать лет мне не надо было объяснять: вот здесь я не доделал, тут не получилось. Только когда оставалось совсем чуть-чуть поработать над звуком и сделать титры, я отдал «Айку» на открытие Первого Almaty Film Festival. Казахстан для меня много значит, тут уж я не мог отказать. Это был очень классный показ, но и после него работа продолжилась. Зато теперь «Айка» выходит в прокат такой, какой я хотел ее видеть.
– Что именно изменилось, добавилось по сравнению с премьерой в Каннах?
– Сейчас в фильме около тридцати процентов другого изображения, которого не было тогда. То есть треть фильма другая. Тридцать восемь сцен, не глобальных, но важных для меня микроэпизодов. Некоторые заново сняты, они были задуманы, но я не успевал их сделать к фестивалю. Есть те, что были в монтаже, но они не вошли в каннский вариант. Я тогда чувствовал себя некомфортно, зная, что не все доведено до нужного мне качества. Сейчас я уверен, что сделал все, что мог.
ИСКУССТВО ИЛИ ПРОИЗВОДСТВО, ФЕСТИВАЛИ ИЛИ ПРОКАТ
– Вы часто говорите о том, что фильм в вашем понимании должен расти, развиваться естественно, буквально как дерево, и что нужно не мешать этому, а только успевать фиксировать. Но такой подход ведь совершенно несопоставим с понятием «кинопроизводство», где есть рамки бюджета, определенные сроки работы. Как вы решаете такую проблему?
– Я совершенно не индустриальный человек. Если сравнивать, скажем, с автомобильным производством, то есть автозаводы, делающие машины поточным методом, а есть мастерские, где все делается руками, ручной сборкой. У меня маленькая группа, я ее так формирую и так воспитываю, чтобы собирались люди, которые очень много умеют. Это универсальный коллектив, всего пятнадцать человек, они, конечно, владеют каждый своей профессией четко, но еще многое могут. Мой ассистент Слава Абашкин, например, не только актер, он и кастингом прекрасно занимается, разные вопросы способен решать, всё делает на самом высоком уровне. И все в моей группе так работают.
– Вам интересно, как в целом складывается ситуация в российском кино?
– Меня всерьез мучает, крайне волнует – не знаю, замечаете вы это или нет – такое странное, болотное состояние нашего кино. Когда совершенно нет внятных критериев, точных оценок хорошего изображения, хорошего фильма, все размыто, все дело вкуса. А когда все мутно, то легко рыбку ловить. Людям, которые ничего, по сути, не делают или просто откровенно паразитируют на госбюджетах, так легче выбивать финансирование. Никто ничего не понимает, не желает разбираться, что стекляшка, а что драгоценность. Вот это меня серьезно беспокоит. Потому что в результате зритель тоже дезориентирован, не чувствует разницы между художественным произведением и подделкой. И призы, даже самые знаменитые, не слишком ценятся. Говорят: ну что Канны, там тоже могут ошибаться. Бывает, что от профессиональных людей, от продюсеров, от режиссеров такое слышу! Или такое говорят: ну что такое Канны, у них субъективный выбор, вот есть такой-то гениальный фильм, а его не берут. Ребята, вы смеетесь?! Кого не берут?! Если появится некий режиссер, который действительно снимет что-то гениальное, они его из-под земли достанут, не сомневайтесь. Там в принципе нет цели кого-то затирать, не замечать. Наоборот: их цель искать, находить все самое лучшее, чтобы показать всему миру. И подобная белиберда, что вот этого взяли, а другого нарочно не берут, все эти ложные понятия втолковываются постоянно. Люди путаются во всем. Говорят: тебе этот фильм нравится, а мне нет. А при чем здесь это? Частный вкус – это совсем другое. Есть шкала оценок в кинематографе. Есть несомненные вершины – Бергман, Антониони, Феллини, другие великие. Это не вопрос вкуса, это объективная истина. Если ее не признавать, то отсюда и возникает равнодушие. Вот Самал получила приз за лучшую женскую роль на лучшем кинофестивале мира. Про это в наших СМИ говорили, конечно, но как-то особо не акцентируя, а ведь это огромное достижение именно российской культуры. Самал казашка, она живет на севере Казахстана, в Петропавловске, а там семьдесят процентов русского населения, она очень близка русской культуре, воспитана на ней. Но даже если бы она была стопроцентно российской гражданкой, такая же была бы история. Ну, может чуть больше говорили бы. Так нельзя, мы должны обязательно называть вещи своими именами. Если есть такая победа, надо, чтобы как можно больше зрителей знали об этом, слышали отовсюду, шли на это. А когда все замутняется, замыливается, это очень плохо.
ЛУЧШАЯ АКТРИСА
– Победа Самал Еслямовой действительно огромное событие. Вас поздравил кто-то из больших государственных людей?
– Нет, вообще никто. Ни Министр культуры, никто другой. Никакой официальной реакции. Хотя Самал первая из актрис в нашем кино, кто получил приз Каннского фестиваля за лучшую женскую роль в основном конкурсе. Такого не было ни в советском кино, ни в российском. Но оказалось никому не важно, не интересно. В Казахстане, когда мы прилетели в четыре утра, нас пышно и торжественно встречали в аэропорту. Потом повезли в администрацию Президента, там поздравляли. В Казахстане успех Самал и нашего фильма восприняли как национальную победу. А в России и близко ничего похожего не было. И не потому, что Самал не российская гражданка. Когда Константин Лавроненко за роль у Андрея Звягинцева в «Изгнании» получил приз, тоже никаких фанфар и большого ликования не последовало. Нет понимания важности события. На любом фестивале получить приз почетно и приятно, я ко всем отношусь с уважением. Но в спорте же все знают разницу между районными или городскими соревнованиями и Олимпиадой. В кино не так, это неправильно. Если мы сами будем продолжать игнорировать значимость своих же достижений, то и зрители их не будут замечать. Часто возражают, что это, мол, не спорт, что тут с чем сравнивать. Да нет же! Не только в спорте, но и в музыке существуют главные конкурсы, которые задают планку. В Америке они есть, в Европе, повсюду известен наш конкурс Чайковского. Музыкантов оценивают серьезнейшие эксперты. Так и на Каннском фестивале, состав жюри проходит строгий отбор, это жесткая система, не допускающая профанации. Просто мы живем в своем мирке, нам кажется, что земля стоит на тех китах и нам так удобно – отставать от мировых процессов.
– В Алматы ваши китайские сопродюсеры сказали важную вещь по поводу проката в Китае: фильм будет иметь зрительский успех, потому что это универсальная история. У нас по поводу авторского кино обычно приходится слышать: кто это будет смотреть, это же не для всех. В чем тут дело?
– Да все в том же, в отсутствии правильных критериев, грамотных экспертных оценок. Но все же я надеюсь, что «Айку» и у нас посмотрят неравнодушные зрители, верю, что в России таких много.
