Петровы заболели

Вот ждёте вы от модного европейского режиссёра Кирилла Серебренникова чего-нибудь модного, европейского, остросовременного языка искусства, художественных решений для глобальных общечеловеческих проблем, а он вам — про совок-с, с ковырянием в комплексах, в как бы лихой езде в пространстве штампов.

И оперная певица у него уже не едет в Вену, как в «Рагине» и «Юрьевом дне», и клиповая эстетика «Лета» представлена в одной из сцен «Петровых в гриппе» одним иероглифом, дабы избежать самоповторов, имеется игра разными стилями, от фэнтези до марева снов, и оператор Владислав Опельянц старается каждую сцену снимать по-разному, а в результате — всё равно реалистичный совок, узнаваемый, в котором не только не открыто ничего нового, но изображён он на уровне штампов, почти анекдотов.

Светлана Алексиевич получила Нобелевскую премию за исследование советского человека. Показывая советское прошлое, Кирилл Серебренников погружает персонажей в пространство музыкальной попсы, это не даёт ни отстранённости, ни приближения, ни погружения. Есть лишь попытка вставить условного Цоя в слои постмодерна, показать его место в контексте популярной музыки, возникшем после него.

Что прибавляет беременная Снегурочка или застрелившийся от отказа толстого журнала писатель (архетипическая история на уровне стереотипа, штампа, анекдота) в понимании советского прошлого? Утрированные истории, утрированные схематичные персонажи, компиляция из штампов жанров.

Для многих — радость узнавания себя в совке, совка в себе, реальных камео на экране.

Убийца-библиотекарша, псевдоофицер КГБ, равенство в водке доктора наук и алкаша, писателя и автослесаря.

Маленький испуганный мальчик — отнюдь не бабелевский мальчик в очках, ради которого создано произведение. Это просто мальчик из советского прошлого, в диванной борьбе с настоящим, сухой, холодный, боящийся собственных эмоций, как и положено советскому мальчику.

Наиболее полно Кирилл Серебренников нащупал собственную киноэстетику в «Лете», с лучшей сценой — клипом в электричке.

Похоже, он не знает, что с этим дальше делать — разделять сцены на бусины клипов, нанизанные на отсутствующую нить, получится не в каждой картине. Чистый реализм режиссёру не интересен, он играет формами, а получается, как в «Петровых в гриппе», всё равно реализм, который не обманешь видениями и фантасмагориями.

Народ в видениях своих ежедневно расстреливает олигархов и чиновников, целуя им руки в реальности. Сцена расстрела в «Петровых в гриппе», заведомо как бы не реалистичная, отражает этот народный, не находящий выхода пар, не посягающий на сбрасывание крышки.

Советские персонажи-монстры, доведённые режиссёром до картин Босха в «Юрьевом дне», в «Петровых в гриппе» явно снижены, они как бы галлюцинации, сны о Босхе, они живут в разудалом советском пространстве, которое порождает в головах грипп.

Вирус советского гриппа заставляет не только течь ностальгичные носы и погружаться в видения искажённого прошлого, он ещё и через чихание, кашель и слёзы снимает слои модернизма, возвращая к глубоко засевшему в душах совку. Подхватив этот вирус, можно стать автослесарем-геем или беременной Снегурочкой, на которых давит большая тоталитарная тётка, сочащаяся из пор сознания и снов. Перед тёткой, системой и водкой все равны.

И никто уже не едет в Вену — ни Чехов, ни Арабов. Вены больше нет. Есть только грипп, поедающий галлюцинацию перемен.