В Роттердаме проходит 44-й Международный кинофестиваль. Его отслеживает АНДРЕЙ ПЛАХОВ.
У меня неплохой роттердамский стаж. Больше половины этой фестивальной истории знаю лично, по собственным наблюдениям. Сначала это была интимная встреча близких по духу режиссеров вроде Отара Иоселиани и Александра Сокурова. Их фотопортреты красовались на площади, но сами они необязательно так уж дружили. Я видел, как, столкнувшись в дверной вертушке отеля Hilton, два таких режиссера разбежались и разлетелись в разные стороны, чтобы не встретиться лицом к лицу. Тогда в фестивальном кафе давали “салат Кесьлевский” и “бифштекс Кроненберг”. Со временем фестиваль стал огромным. Но он по-прежнему креативен и показывает большой кукиш коммерческому кино, находя в качестве альтернативы сотни прелюбопытнейших фильмов из Китая, Бразилии, Кореи, Японии, Аргентины, Таиланда… И иногда даже из России.
В конкурсе дебютных режиссерских работ есть и европейское кино, но оно, как правило, погоды не делает. Вот кипрский фильм “Впечатления утопленника” Кироса Папавасилиу, посвященный греческому поэту Костасу Кариотакису. Он покончил с собой в 1928 году, а действие происходит в наши дни, им движет реинкарнация или навязчивая идея, заставляющая современного героя забыть свое имя и отождествиться с покойным. По ходу дела зритель попадает в музей поэтов-самоубийц, где встречает в числе прочих Маяковского: он предстает в виде механической куклы со страдальческой мимикой и нервным тиком. Своего рода гримасы потустороннего мира. Если исключить это не лишенное юмора авангардное решение, все остальное в картине выполнено по канонам пафосно-поэтического кино, ныне уже давно списанного в музей киноистории.
Весьма традиционен и голландский конкурсный фильм “Глюкауф”: название происходит от приветствия горняков, означающего “Счастливо вернуться наверх”. Дело происходит в голландской провинции, где закрылись шахты, и это стало проклятием для региона: бедность и безработица привели к его криминализации. Главный герой, погрязший в долгах, отрабатывает тем, что наказывает других должников. Для него один свет в окошке — сын, которого он сам воспитал и мечтает удержать в стороне от грязной работы. Однако парень уже погряз в зависимости от денег — самого тяжелого из наркотиков. Хотя в фестивальном каталоге фильм Реми ван Хегтена сравнивают с шедеврами братьев Дарденн (снимающих почти в тех же краях, только по другую сторону бельгийской границы), сравнение хромает. В голландском фильме все рационально и в то же время сентиментально — в то время как у братьев на самые приземленные бытовые ситуации падает отблеск чего-то божественного и метафизического.
Интригующее молодое кино что ни год появляется в Латинской Америке, все больше при этом феминизируясь. Фильм “Собачья мама” снят аргентинками Лаурой Ситареллой и Вероникой Льинас. Первая в основном стояла за камерой, вторая играла главную (и фактически единственную) роль. Роль женщины, живущей на краю цивилизации, прямо в джунглях, без всяких средств к существованию, в жалкой хибаре со сворой собак. Они вместе ходят на охоту, если так можно назвать неумелые попытки подбить птицу из рогатки. Они честно делят каждую кроху еды, которую удается добыть из магазинных отбросов. Они иногда даже наведываются в места развлечений окрестной молодежи, которая тупо гоняет в пыли на машинах и мотоциклах. И снова уходят в свою хибару, вдаль от людей, которые им по большому счету чужды. У них свой гармоничный мир. Отношения хозяйки и ее подопечных полны такой нежности и взаимопонимания, что не возникает сомнений в том, что это ее собаки: тут не обойдешься самой профессиональной дрессурой. Между тем все это сыграно, и четвероногими исполнителями тоже. Самая душераздирающая сцена картины, когда “собачья мама” пытается спасти выброшенного на умирание старого пса, а собаки ждут, решится она взять еще одного нахлебника или нет. Когда вопрос решается положительно, собака уже мертва. Во второй половине фильма мы становимся свидетелями того, как героиня, отказавшись от медицинской помощи, буквально сгорает от болезни, в финальных кадрах она падает, кажется, бездыханная на дальнем плане. А потом встает и продолжает свой путь в окружении преданной стаи. Она не может умереть, потому что ей не на кого оставить своих “детей”.
Другой фильм называется “Одни” и снят перуанкой Джоанной Ломбарди. Это ее вторая картина; первая была довольно успешной, получила много фестивальных наград, но в кинотеатрах прошла быстро и незаметно. Фильм, работа над которым заняла несколько лет, в который было вложено столько душевных и физических сил, через неделю проката канул в небытие. Это горькое чувство кинорежиссера и отрефлексировано в картине “Одни”. В ней четверо героев — женщина-режиссер и трое мужчин, ее сотрудников и друзей. Вместе они сделали кино и теперь едут через джунгли по деревням, чтобы бесплатно показывать его людям на большом надувном экране. По дороге они непрестанно болтают — обо всем на свете, в том числе о сексе, и немного о кино. Поход по перуанским джунглям завершается на минорной ноте. Кино оказалось почти никому не нужным, за месяц горе-прокатчики собрали человек сто зрителей. Вечером на поляне они разворачивают экран и смотрят фильм вчетвером — одни, это превращается в почти сакральный ритуал. Таковы они — герои современного авторского кинематографа, у которого все меньше и меньше зрителей, все меньше места в кинотеатрах, которое, кажется, умирает. Но это только кажется. И тот же самый фильм Джоанны Ломбарди в Роттердаме шел в большом заполненном зале, из которого почти никто не вышел во время просмотра. Фестиваль по-прежнему остается Меккой для тех, кто предан религии чистого кино.
