Фильм «Иван Денисович» Глеба Панфилова — история советского раба, контуженного системой до полусчастливого состояния.

 

Судьба Ивана Денисовича Шухова (Филипп Янковский) — безвыходна, тупикова, он попадает из одной ловушки в другую, идя по минному полю обречённости.

Когда фашисты заставляют идти военнопленных по минному полю, Ивана пару раз отбрасывает взрывной волной, и в особом состоянии сознания ему мерещится Лизанька — путеводная дочь, ведущая его через лес на выход — в лагерь, как и предупреждали немцы. Сновидческая контузия главного героя картины, выдаваемая за притянутое за уши христианство ради роли Инны Чуриковой, делает сюжет причудливым, впрочем, сличать кинотворение с литературным первоисточником нет никакого желания — есть экранный Шухов, мечущийся по лабиринту, где выходы — только в виде тупиков, в тонких движениях души, отображающихся на лице, поразительно напоминая Олега Ивановича Янковского в роли митрополита Филиппа.

Интеллигентная советская лагерная рабская солидарность персонажей, говорящих местами на университетском языке, — это уголь выживания с высекаемыми искрами радости, в свете которых уголь становится ещё более чёрным и жестоковыйным.

Картина Глеба Панфилова, снятая при поддержке канала «Россия 1», с продюсером Антоном Златопольским и благодарностью Сергею Шойгу, — в общем-то, о великой стране, где правильные начальники, не лишённые скупой человечинки, и заблудшие заключённые одинаково любят товарищей Сталина и Будённого. Иван стерпит карцер, унижения и уничтожение, лишь бы невесомая старуха подала ему мастерок для счастливой работы в хозрасчётной бригаде.

В лагере Панфилова нет ни экзистенциального ужаса, ни калечащего надлома. Кто-летит над ним, через снега и леса, в Ленинград и Хельсинки, «но нам — не туда», оглашает закадровый Ярмольник. Советским — не в Хельсинки, а в лагерь, горящий сигнальными огнями для внешнего мира, создавая барак всеобщего внутреннего благоденствия.

Сегодня с подачи Захара Прилепина, на фоне разговоров и публикаций о «хороших», правильных лагерях картина «Иван Денисович» вольно или невольно подыгрывает руководящему якобы дискуссионному контексту, создавая портрет ужасного — не ужасного лагеря, со своим трудным контингентом и правильными понятиями.

Чуткие продюсеры «России» улавливают нынешний ветер, дующий в сторону «правильных» лагерей.

Глеб Панфилов традиционно могуч в изображении медитативно-терапевтической русской зимы, с вьюгами между соснами равнодушной вечности. Имманентные силы создают всеобщее барачное советское рабство, и узники тянутся к сверхъестественному, возникающему то ли от контузии, то ли от обморожения, то ли от отдельных вспышек света, в преддверии то ли полной гибели всерьёз, то ли карцера за десять дней до выхода из ада.

Советская гордость за страну, усеянную килотоннами летящих щепок лагерей, пронизывает фильм. Да, были перегибы, да, был простой крестьянин Шухов, ловящий послания косматых старух из страшной сказки, и у него был один день, или десять, но он никуда не выйдет, если даже милосердный товарищ майор отпустит его, болезного, после длительного ползания на коленях.

И юный генеральский сын, принимая эстафету отца, едет служить в лагерь, чтобы насытить свой нутряной садизм, всласть издеваясь над заключёнными. Дело папы в надёжных руках, эстафетная палочка рабства надёжно передаётся из поколения в поколение.

Изворотливая хитрость, умеренность и аккуратность выживания может казаться рабу свободой. Но он всегда ментально — песчинка в «буднях великих строек» и «правильных лагерей».

Красочная олдскульная картина, вспыхивающая лучшими страницами фильма «Тема» в показе магического инфернального снега, создаёт образ лагеря, образ заблудшего советского заключённого, с робким бунтом в окружении стукачей.

Состояние лагерного счастья Шухова, его наполненности неистребимой верой в жизнь, верой правильного советского человека, попавшего в униженные и оскорблённые за советский героизм, не поражает силой духа, оно сродни выживанию Котова в творениях Никиты Михалкова.

Это хитрый, битый, тёртый, ломаный, удалой, лихой, местами не сломленный народ, любящий своего главного угнетателя, невзирая на перегибы плохих начальников. Да и счастье Шухова ограничивается возможной помощью доченькам, которым, возможно, он нужен, но Лизанька уже прожила с семи до семнадцати лет в советском детском доме, судьба её полна собственных травм, и не факт, что папа ей поможет.

Пейзажи и военные сцены сняты впечатляюще, двумя разными операторами, вероятно, с узкой специализацией. Но и застывшие, зависшие во времени немецкие танки — сновидческие, они медленно думают, и не отвечают на выстрелы бравого капитана Тушина из «Войны и мира» (сержанта Шухова), но, словно проснувшись, одним ответным выстрелом берут красных воинов в плен, из которого есть набор выходов, которых нет.

Нынешние времена эклектичны настолько, что в них найдётся место для советского классика, министра Шойгу, военно-исторических реконструкторов, работавших над картиной, они кричат о вечном примирении и о жизни бесконечной, в рамках замкнутого лабиринта сумы, тюрьмы и расстрела.