Олег Зинцов
В «Шраме» Фатиха Акина трагедия столетней давности стала отправной точкой для мелодраматического роуд-муви
Шрам — потому что героя недорезали. Только проткнули горло, повредив голосовые связки: подневольный палач-уголовник пощадил Назарета Манукяна и даже вернулся за ним ночью, чтобы уволочь с места массовой резни. Назарет выжил, но онемел. Немота, конечно, метафора. Как и шрам.
О геноциде армян в Оттоманской империи в 1915 г. говорят куда меньше, чем о холокосте. В Турции до недавнего времени тема была табуированной, сейчас остается в зоне молчания. Поэтому самое примечательное в «Шраме» то, что его снял этнический турок Фатих Акин. Он родился в Гамбурге и живет в Германии, где отработка исторической вины стала важной частью культурной политики. Акин попробовал применить немецкий опыт осмысления трагедии к истории собственного народа. По крайней мере, так это выглядит в теории, до просмотра фильма, когда знаешь лишь то, что картина — о геноциде армян и снял ее немецкий режиссер турецкого происхождения.
На деле трагедия лишь отправная точка фильма. Фатих Акин почти не говорит даже о ее причинах. Идет Первая мировая, Турция терпит поражения. Турецкие армяне обсуждают во дворе, что время тревожное, но война пока далеко, может, всё обойдется. Назарет Манукян держит маленькую мастерскую, что-то вроде металлоремонта. У него жена и двойняшки-дочери. Османские солдаты приходят сперва за мужчинами: империи нужна бесплатная рабочая сила. Мужчины копают что-то в пустыне под палящим солнцем. Потом им, христианам, предлагают принять ислам. Большинство отказывается и идет под нож, до последнего не веря в происходящее. Но самое страшное Акин оставляет за кадром. О массовом убийстве армянских женщин и детей в родном городе герой узнает уже после того, как чудом выжил сам. Хотя сцена, в которой уголовники под дулами солдат режут горло армянам-рабочим, — не единственный жестокий эпизод фильма. Второй разыгрывается в лагере беженцев, умирающих от голода. Там Назарет узнает от сестры, что вся его семья погибла. И теряет веру в Бога.
Драма богоотступничества, разумеется, важный мотив для фильма, героя которого зовут Назарет. Не менее очевидно, что Акин снимает не столько про ужас, сколько про свет в конце тоннеля.
Свет этот в буквальном смысле исходит от кинопроектора. После долгих скитаний и лишений, когда жизнь уже начинает понемногу налаживаться, герой попадает на немой фильм с Чарли Чаплином, который, кажется, примиряет его — хотя бы на время сеанса — с собственной немотой.
Это прием из разряда беспроигрышных, Фатих Акин любит такие простые ходы, а зритель покупается на них без сопротивления. Фестивальное признание Акину принесли скорее темы, чем стилистика. Точнее, как раз сочетание социальной проблематики (конек режиссера — сюжеты о жизни иммигрантов) с общедоступным киноязыком. «Шрам» использует ту же схему — трагедия становится в нем поводом для мелодрамы о воссоединении семьи. На том же счастливом сеансе чаплинского фильма Назарет встречает своего бывшего подмастерья, узнает, что его дочери живы, и отправляется на долгие поиски, двигаясь с востока на запад, добираясь до Кубы, а потом до Америки. В долгих странствиях ему помогает армянская песня, которую пела жена, и вышитый ею давно истрепавшийся платочек. А в самые драматические минуты призраки жены и дочерей окликают Назарета, спасая его от смерти. За эти приемы уже совсем неловко, но фильмы Акина и прежде тонкостью не отличались.
Немота героя тоже играет в путешествии роль дополнительного сантимента: Фатих Акин и исполнитель главной роли Тахар Рахим пытаются показать, что язык чувств интернационален.
Выбор Рахима объясняется не только популярностью актера, после роли в «Пророке» Жака Одиара ставшего звездой, которую хотят заполучить многие режиссеры с фестивальными амбициями. Тахар Рахим, француз алжирского происхождения, не похож на армянина, но его кросс-культурная идентичность совершенно укладывается в логику затеянного Фатихом Акином интернационального проекта. В котором задействовано семь стран, включая Россию, представленную продюсерами Рубеном Дишдишяном и Арамом Мовсесяном. Среди участников копродукции есть и Турция, а значит, Фатиху Акину удалась очень важная задача — объединить усилия людей, чьи предки оказались по разные стороны исторической трагедии. Эти усилия, несомненно, следует признать искренними и благородными. Но в художественном отношении, увы, неубедительными.
