– Предыдущая часть «Безумного Макса» вышла почти тридцать лет назад. Почему вы решили вернуться в этот мир? Давно сами планировали или продюсеры настояли?

– После каждого «Безумного Макса» я твержу себе, что продолжения не будет. И все равно снимаю. Во втором сделал все, что у меня не получилось в первом — дебютном и потому неумелом. Третий родился из непреодолимого желания вернуться в созданный мной мир: знаете, это как воображаемые друзья — от них так просто не отделаешься, они возвращаются. Но лет пятнадцать назад я просто переходил дорогу и вдруг понял, как можно сделать еще один фильм про Безумного Макса, — и тогда же, уже оказавшись на другой стороне улицы, пообещал себе никогда этого не делать. Но потом был долгий ночной перелет из Лос-Анджелеса в Сидней, и фильм уже без спросу продолжал крутиться у меня в голове, так что пришлось все-таки его снимать. Потом еще куча проблем была: случилось 11 сентября 2001 года, американский доллар упал по отношению к австралийскому, бюджет стал неподъемным, я занялся другими проектами, позже стало понятно, что Мел Гибсон на роль Макса не подходит по возрасту, пришлось искать новых актеров. А потом еще в австралийской пустыне, где мы снимали предыдущие фильмы, впервые за полтора десятилетия начались дожди — и она стала цветущим садом, пришлось переносить съемки в Африку. И только тогда, спустя лет десять, мечта начала осуществляться.

– Как прошла замена Гибсона на Харди? Чем они похожи, чем отличаются — ну кроме возраста?

– Мой Макс — персонаж, который гораздо старше самого кинематографа. В Японии зрители видят в нем самурая, ронина. В Скандинавии — викинга-изгнанника. Французы первыми окрестили «Безумного Макса» «вестерном на колесах». То есть одинокий стрелок, блуждающий по пустошам в поисках группы людей, — это же классический сюжет многих культур. И конечно, не каждый способен такое сыграть. Но и Том, и Мел — превосходные актеры, у обоих театральная выучка и сильная мужская харизма, своеобразный животный магнетизм. Когда я впервые увидел Тома, я моментально вспомнил первое знакомство с Мелом за тридцать лет до того. Невероятно, Харди тогда был еще полугодовалым ребенком!

– Новый фильм и похож на ту трилогию, и принципиально отличается от нее. Как я говорю все эти годы: «Апокалипсис начинается в следующую среду». В мире «Безумного Макса» мы перепрыгиваем на сорок пять лет вперед от сегодняшнего дня, чтобы оказаться в новом феодализме, когда царит лишь право сильного, а остальным приходится как-то выживать. Самый ценный ресурс — вода, на втором месте топливо для машин, на третьем — оружие и пули. По большому счету принципиальных отличий от трилогии в четвертом фильме нет. Только бюджет больше, спецэффекты и цифровые технологии стали более совершенными… И я наконец-то сделал все так, как хотел.

– Говоря о будущем, вы ведь, как любой футуролог, имеете в виду сегодняшний день?

– Безусловно, все мои фильмы — аллегории. Они, как любое искусство, созданы для того, чтобы в потоке информации и шума появился осмысленный сигнал. Разумеется, ничего оригинального из этого не следует: я стремлюсь разобраться в том, как устроен человек. Спекулируя на будущем, осмысляю прошлое — а прихожу в конечном счете к тому, где мы находимся теперь. Что обрекает нас на одни и те же ошибки? Почему война идет всегда и никогда не заканчивается? Почему борьбу за власть невозможно остановить? Неужели она записана в нашей ДНК? Можно ли этого избежать?

– Она в подтексте «Безумного Макса». В его вселенной вовсе нет деревьев и не бывает дождей, там нет места для зелени — только пустошь, живописная, но смертоносная. Когда один из персонажей находит засохшее дерево, он не знает, что это такое! Так что экологическая идея, конечно, очень важна, без нее невозможно рассказать подобную историю. Но и она представлена исключительно в форме метафоры.

– Здесь ни собак, ни свиней. Только двухголовая ящерица и один странный жук. Увы.

– Но автомобили там тоже своего рода звери?

– Конечно! Машины, пережившие апокалипсис, отреставрированы, и теперь им поклоняются как религиозным артефактам. Племя воинов, о котором мой фильм, обожествляет автомобиль. Кстати, я с коллегами написал еще два сюжета из мира «Безумного Макса», и там уже есть собака.

– Насколько сюжеты, которые вы рассказываете в своих фильмах, близки вам лично?

– А как без этого? Личный фактор невозможно исключить, как ни старайся. Творчество всегда автобиографично. Первый «Безумный Макс» — история полицейского, который теряет лучшего друга и семью в поединке с дорожными бандами; он вдохновлен реальными бандами, которых в Австралии было так много. К тому моменту я уже два года работал врачом в бригаде скорой помощи и насмотрелся всякого… Из этого опыта родился фильм. Или возьмем «Бэйба»: когда я впервые прочитал книгу Дика Кинг-Смита, который сам был фермером, моментально вспомнил свое детство на ферме и узнал себя. Мне абсолютно понятен главный герой, сыгранный Джеймсом Кромвеллом, мне близок и сам Бэйб.

– Практически все! Одна Фуриоза — легендарная воительница дороги, сыгранная Шарлиз Терон, — уже меняет расстановку сил. Она ведет по пустынным дорогам свой танкер, и Макс неожиданно становится частью ее истории, сам того не желая. Во имя выживания они обязаны объединиться. И на кону уже не цистерна с топливом, как в «Безумном Максе», но человеческий груз. Женщины.

– Вы же еще и гениальный режиссер женского, даже феминистского кино: я имею в виду ваших «Иствикских ведьм». Не думали о продолжении? Кто бы сегодня сыграл роль дьявола, в которой настолько прекрасен был Джек Николсон?

– Ну и вопрос! Не задавался им. Отношения мужчин и женщин немало изменились с тех пор. Как говорил Уилльям Гибсон, будущее уже здесь, просто оно неравномерно распределено. Женщины только в некоторых странах получили равноправие с мужчинами, а в других местах те по-прежнему их угнетают. Мне кажется, если бы я снимал сегодня новых «Иствикских ведьм», они гораздо больше были бы похожи на фильм ужасов. Правда, не представляю себе, кого можно взять на роль Николсона! Он уникальный актер и играл не столько Сатану авраамических религий, сколько языческого Пана. Второго такого нет и не будет.

– Сегодня вы более оптимистичны относительно будущего человечества, чем когда приступали к первому «Безумному Максу»? Или наоборот?

– В 1970-х оптимизма, мне кажется, было больше, энергия 1960-х тогда еще не выветрилась. Сегодня мир, кажется, стал мрачнее, и надежд на светлое будущее все меньше. Однако я все равно нахожу поводы для оптимизма. Доступ к информации стал более открытым и демократичным, поэтому у нас больше шансов найти среди шума осмысленный сигнал. И технология больше поставлена на служение человеку, чем раньше. С другой стороны, неравенство никуда не делось, и борьба за существование продолжается. Я не верю, что она закончится. Как мало, в сущности, меняется!

– Как я и говорил, у меня не было в планах продолжения, но во время всех этих простоев я вместе с Ником Латурисом, моим соавтором, написал еще один сценарий и отдельную повесть. Четвертый «Безумный Макс» — бесконечная погоня, которая длится по сюжету трое суток, но для того, чтобы созданный нами мир был объемным и правдоподобным, мы должны были понять и продумать каждый костюм, каждое орудие, каждую машину, каждое слово того языка, на котором говорят люди будущего. Работая над бэкграундом, мы, по сути, создали новую вселенную, и два новых сюжета родились сами собой. Мы уже написали по их мотивам два комикса, и если фильм пройдет в прокате удачно, я подумаю над их экранизацией. Ужасно трудно отделаться от историй, которые ты придумал, — особенно когда они уже записаны.

– Ренессанс комиксов в кинематографе последних лет повлиял на вас?

– А как же, конечно! Правда, я говорил бы не о кинокомиксах, а о комиксах как таковых. Я с детства постоянно рассматривал картинки и сам их рисовал, продолжаю это делать до сих пор. Комиксы повлияли на всю мою жизнь и судьбу, хотя в моду среди взрослых они вошли только в 1980-х. Четвертый «Безумный Макс» сначала родился в виде раскадровок — это, по сути, потрясающий комикс, 3500 рисунков, которыми я завесил мой рабочий кабинет. А в самом фильме очень мало диалогов. Альфред Хичкок говорил, что мечтал снять фильм, в котором зритель не был бы вынужден читать субтитры. По-моему, у меня получилось! По меньшей мере эта картина настолько визуальна, насколько это вообще возможно.

– Насколько «Безумный Макс: Дорога ярости» — австралийский фильм? Или все-таки американский? Или универсальный?

– Конечно, я надеюсь, что мои фильмы универсальны. Их качество — голливудское. Однако сделаны они австралийцами. Наша страна совсем молодая, ей всего двести лет, причем недавно она была колонией для преступников, которую европейцы обустроили так далеко от Старого Света, как только могли. Вместе с тем именно в Австралии существует самая древняя культура в мире — я говорю об аборигенах, кочевниках пустыни, традициям которых около 45 000 лет. А может, и вдвое больше. Австралия — это гигантская пустыня и некоторое количество лесов в прибрежной полосе; дикие животные, которые не водятся больше нигде. Да и люди у нас уникальные. При этом на нашей земле никогда не было войн — хотя европейцы уничтожали аборигенов. Тем не менее главной битвой для австралийцев всегда было противостояние с природой: пустыней, пожарами, дождями. Одинокий человек посреди бескрайней пустыни — это и есть австралиец. Это и есть Безумный Макс.

– Вы могли бы выбрать любимый фильм о Безумном Максе?

– Новый, «Дорога ярости». Для меня он самый совершенный и мощный из всего цикла. К первому у меня, конечно, тоже есть теплые чувства, да и ко всем остальным. Сложно выбрать из своих детей одного, но если бы выбирал, остановился бы на младшем.

Источник.