«Нелюбовь»/Loveless/Faute d’amour
Россия, Франция, Германия, Бельгия
Режиссёр – Андрей Звягинцев/Andrey Zvyagintsev
Приз жюри 70-го Каннского кинофестиваля (2017)
Картина об условной тотальной отчуждённости людей с тоталитарным сознанием, не исчезающим в современных офисах и серых холодных интерьерах, под стать местности «цвета сырой портянки» за окном. Персонажи условны, но не кукольны, не картонны, препарированы умело, режиссёрский скальпель разрезал нелюбовь – попытку новой любви – с ювелирной точностью, и склеил швами, незаметными глазу. Персонажи взвешены на аптекарских весах, выхолощены до газетного плаката, в надежде на оживление актёрами. Даже ягодицы Марьяны Спивак, в мятом пальто, рядом с холодной автобусной остановкой, равнодушной к поискам пропавшего ребёнка, свидетельствуют о перфекционизме Андрея Звягинцева, по легенде, снимающего чуть ли не каждый кадр с пятидесятого дубля. И этот перфекционизм точен и математичен, как у Алексея Германа-младшего в «Гарпастуме», со вспышками визуального искусства.
У своих ближайших кинематографических родственников – Вадима Абдрашитова и Василия Пичула, картина берёт публицистическую схематичную притчу и эротизм. Звягинцев, продолжая «Маленькую Веру», всё время укладывает героев в постель, препарируя их холодную страсть, подчёркнутую обнажённой девушкой в морге, покинувшей этот мир, полный нелюбви. Мир «Маленькой Веры» теплился надеждой, мир «Плюмбума» был намеренной условной игрой, награждённой в Венеции. Звягинцев ничего не доводит до предела – игру ли, страсть, южную разудалую надежду. Его отличает точно выстроенная, тщательно выверенная середина, с узелками, удерживающими от сползания в бездну. Все персонажи – ровные, у каждого своя угадываемая правда, та, которая за кадром, а не та, которая – плоская словарная заданность.
Актёры никакой теплокровности персонажам не придают, никого не жаль. Ни сплющенного до условной точки Антона-Плюмбума – сына разводящейся пары – Алёши, ни мягкого увальня Бориса – отца его – менеджера в отделе продаж, с православной бородой, в корпоративном духе компании, где он трудится, отягощённый кредитами, ни мамашку Женю, не знающую, как нужно любить и что такое человеческие отношения. То есть, мальчика, как раненную нелюбовью жертву, жаль общегуманитарно, но не как человека, да его и не существует сценарно.
Пейзажи сняты почти как фотографии, наезд-отъезд-панорама, чуть круглые, чуть качающиеся углы. Природа как огромный разумный организм через них не проступает, но пытается. Первая сцена, где зашевелилось экзистенциальное дыхание огромного живого мира, – сцена спускающихся в подёрнутый туманом овраг оранжевых пятен-волонтёров. Способность Звягинцева передать это дыхание подразумевается по умолчанию. А раз по умолчанию, то доказывать ничего не нужно, зритель и так увидит то, чего нет. Это как если бы Тарковский снимал докуреалити или «Дом 2». «Зеркало» начинается с опроса, важного для Андрея Арсеньевича, но дышит несколькими измерениями. «Нелюбовь» намекает на существование второго измерения, помимо не такой уж неистовой ругани разводящихся, приоткрывает завесу над ним, и закрывает, возвращаясь в холод автобусной остановки и темень парка большого города, куда идёт якобы таинственный человек, возможный похититель мальчика, под шум автотрассы и огни мегаполиса. Автобус с цифрой силы: «777» уходит в никуда.
Наивны попытки оператора придать снятой разрухе заброшенного здания отпечаток Тарковского. Это не «Сталкер», а открытки, которые могут развернуться в бездну, но… не хотят. В выхолощенной стране нет духа, есть Духless.
Фон, на котором происходит так называемая семейная драма, тоже условен до плакатности, особенно – закадровый текст, передающий фоновые смысловые оттенки. А вот за «зелёных человечков» – отдельное спасибо, хотя и звучит это двойственно, относится к благородным волонтёрам, но хорошо, что упомянуты – для истории кино и духа вежливости новейшей российской истории.
Что происходит? Разводится пара, как бы не умеющая любить, и у неё исчезает сын, травмированный взаимными остервенелыми обвинениями родителей. На самом деле, любить не умеет мама Женя (папа Боря её по-своему любит), дочь «Сталина в юбке» – отшельницы-старухи, ненавидящей мир за то, что он непостижимо изменился, ненавидящей зятя, и передавшей бессознательную и явную тоталитарную ментальность своей современно выглядящей дочери. По сравнению с маргинальной матерью, дочь живёт роскошно, но она не знает, что делать «дочери Сталина в юбке» в современном мире, ей, заброшенной из тридцатых в будущее, неуютно здесь, и утешения в лысеющем седеющем увальне без бороды, живущем в таком же интерьере цвета стали, она не найдёт.
Прямолинейный символизм финала означает, что у России, «маленькой одинокой родины в подвале», теряющей своих детей буднично, в мирной жизни, – бег на месте, – на фоне Украины, жертвы зелёной вежливости, теряющей своих детей на войне, которую устроила Россия, высокая, крутобёдрая, в спортивном костюме с надписью «Россия». Менее линейный финал означает, что все теряют собственных детей, и мирно и на войне, и агрессор, и жертва. Вероятнее всего, спортивный костюм с надписью «Россия» от «Боско» означает ровно то же, что и окладистая православная борода и костюм от «Бриони» шефа мужа Жени Бориса. Ничего не означает, то есть. Нормальная постсоветская эклектика.
Андрей Звягинцев – он как Ингмар Бергман и Андрей Тарковский, он чутко откликается на боль времени, он чисто, дистиллированно снимает, демонстрируя «пятёрку» по мастерству, вероятно, он может развернуть мир, как Теренс Малик, или погрузить в эпичный размах стёртых, будничных, сразу захватывающих до глубин, до спазмов в горле, разговоров, как Нури Бильге. Но он – Андрей Звягинцев. Его холодная история происходит в холодной России, в которой живут зелёные человечки, где задавленные люди хотят любить, но не знают как, инструкции им дают «Дом 2» и Дмитрий Киселёв, злобные зомбированные бабушки и их дочери, которые не в состоянии избавиться от агрессивно-послушных старых неудавшихся мамаш. В холодной России серые дизайнерские интерьеры торчат посреди грязи парков, разрушенных домов и обнищавших до физической невыносимости деревянных дач, где живёт истеричная гордость за родину, за Сталина, яростно отторгающая этот холодный, неуютный, покадрово просчитанный, непостижимый, безумный, безумный мир, скучный, монотонный и унылый.
