Антон Долин поздравляет создателя московского Музея кино Наума Клеймана с награждением «Берлинской камерой» и отказывается делать прогнозы.
Иногда просмотр рядового документального фильма может стать опытом более возвышающим, чем просмотр игрового шедевра: особенно если зрители в конце стоя приветствуют не съемочную группу, а настоящего, живого героя. Это случилось в Берлине, в старом красивом кинотеатре Delphi Filmpalast, где чествовали Наума Клеймана. Музейщик и киновед по понятиям российского кинематографического истеблишмента мелкая сошка, в немецкой столице Клейман был принят и встречен как гость особо почетный. В начале сеанса директор Венецианского фестиваля Альберто Барбера и директор Берлинале Дитер Косслик вместе вручали Науму Ихильевичу почетную «Берлинскую камеру» за вклад в искусство, на финальных же титрах документальной ленты Татьяны Брандруп «Кино: Общественное дело» в ликование включился уже весь зал. Даже для тех, кто никогда не бывал в России и не слышал о созданном Клейманом Музее кино, отныне было очевидно, какой подвиг он буднично совершал на протяжении четверти века, каждый день, — и какое значимое явление было уничтожено российским Минкультом походя, небрежно, как досадный сорняк.
Награждение Клеймана престижным призом, конечно, жест в известной степени политический; особенно теперь, когда глава Музея кино сам оставил свое детище, не найдя общего языка с новым руководством. Это, как и включение в программу Берлинале беспрецедентного количества русских фильмов, еще одно признание «другой России», не связанной с официальной политикой нынешних властей РФ. Но вместе с тем и напоминание о том, что политика политикой, а главной причиной, по которой еще существует фестивальное движение, остается безудержная и чуждая прагматизму любовь к кинематографу. Именно она, выраженная в бешеных аплодисментах даже в адрес посредственных (но неизменно уникальных и причудливых) фильмов или в спальниках, разложенных на полу торгового центра Arcaden у билетных касс, позволяет Берлинале оставаться фестивалем вечно молодым, не скрывающим при этом солидного 65-летнего возраста.
Напоследок в канун награждения конкурсных фильмов призовыми «Медведями» попробуем отрешиться от актуальных тенденций и рассказать о двух восхитительно неформатных картинах, показанных в Берлине при аншлагах; до России они доберутся вряд ли. Оба по жанру — признания в любви к кино.
Первый — представленный в конкурсе «Унесенные пулями» китайца Цзяна Вэня. Один из самых талантливых и самобытных режиссеров своего поколения, он прежде всего знаменит на родине как актер театра и кино: наша публика, возможно, помнит его по «Красному гаоляну» — блестящему дебюту Чжана Имоу, с которого когда-то и началась новейшая слава китайского кино. Сам Цзян получил свои пятнадцать минут славы в 2000-м, когда его колоссальная черно-белая антивоенная трагикомедия «Дьяволы на пороге» заслужила в Каннах Гран-при. Но он отнюдь не только фестивальный герой, на родине его ленты бьют рекорды посещаемости в совершенно обычных кинотеатрах. Новая картина при всей вопиющей дикости и синефильском эстетстве тоже явно предназначена самой широкой аудитории. По меньшей мере в Азии.
Обычно Цзян играет в собственных фильмах, и «Унесенные пулями» не исключение. Здесь его персонаж, в первой же сцене очень смешно пародирующий дона Корлеоне (при этом действие разворачивается много раньше, чем в «Крестном отце», в 1920-х), специализируется на отмывании денег при помощи проведения ярких, красочных шоу. По заказу денежного мешка, решившего впечатлить свою очередную подружку, он устраивает в родном Шанхае всемирный конкурс красоты среди высокооплачиваемых куртизанок — и с запланированным результатом: в финал вышли девушки из Штатов и Европы, но победить должна, разумеется, китаянка. Через считаные часы после триумфа героиню бала находят убитой, а героя обвиняют в ее смерти. Неожиданно для себя он впервые в жизни оказывается не сценаристом и режиссером сюрреалистического спектакля, а исполнителем главной роли, которому бессмысленно даже надеяться на хеппи-энд.
Изобретательность этого утомительно-красочного бурлеска далеко за гранью приличий, и авторский замысел проступает из тумана отнюдь не сразу. Оказывается, перед нами не столько криминальный триллер, сколько удивительный сюжет о рождении китайского кинематографа. Первый полнометражный фильм в истории страны был основан на этом убийстве и назывался «Янь Жуйшэн»; в него входили документальные съемки конкурса красоты — так называемого «Конкурса цветов» — и подлинные кадры казни бизнесмена, обвиненного в преступлении. К ним добавили игровую часть, реконструировав и досняв ее с участием непрофессиональных актеров (главную роль играл близкий друг предполагаемого убийцы, роль убитой — другая популярная в Шанхае проститутка). «Янь Жуйшэн» был хитом проката в Китае на протяжении почти пяти лет. Сегодня считается, что из него вылупилось все современное гонконгское кино.
Однако даже этот причудливый восточный цветок кинематографа покажется комнатным растением в сравнении с другим синефильским сокровищем — новейшим и, возможно, лучшим фильмом канадца Гая Мэддина. Многолетнему другу и участнику Берлинале доводилось даже заседать в жюри, но он никогда не участвовал в конкурсе. Уж больно причудливы его фантазии-стилизации — обычно черно-белые, а в этот раз цветные, в духе и гамме берлинской ретроспективы-2015, посвященной техниколору. «Запретная комната», сделанная Мэддином в соавторстве с его студентом Эваном Джонсоном, была показана в программе, обычно отвечающей за молодежный и экспериментальный кинематограф, в «Форуме».
«Янь Жуйшэн» — фильм, не сохранившийся и воссозданный Цзяном Вэнем в свободной форме; в «Запретной комнате» таких фильмов — сохранившихся только по описанию или рецензиям, а то и вовсе никогда не существовавших — десятки. Из них Мэддин и скомпилировал свою «Тысячу и одну ночь», свою «Рукопись, найденную в Сарагосе», свой «Декамерон». Тут даже есть герой-рассказчик — правда, рассказывает он почему-то исключительно о том, как следует принимать ванну (эти абсурдные рекомендации обрамляют основное действие). Синхронно с тем, как человек погружается в теплую воду, сознание зрителя идет на дно — туда, где застряла таинственная подводная лодка. В ее «тайной комнате» и находится капитан, которого команде строго приказано не беспокоить. Воздух на борту кончается, чтобы компенсировать его нехватку, отважные моряки жадно пожирают воздушные оладьи (ведь они воздушные!). По всей видимости, кислородное голодание ведет к череде все более причудливых галлюцинаций.
Сначала из двери одной из кают выходит дровосек, повествующий о банде разбойников, держащих в заложниках невинную девушку. Потом градус безумия резко повышается. Мы становимся свидетелями переживаний аристократа, не успевшего приготовить жене подарок на день рождения, — теперь он думает преподнести ей свое любимое чучело чихуахуа; правда, для осуществления этого плана почему-то необходимо убить усатого дворецкого, отрезать у него усы и приклеить их себе. К другому персонажу приходят женщины-призраки в трико с нарисованными черепом и костями. А у третьей героини любовник превратился в два почерневших банана-зомби, которые разговаривают с ней странными голосами… Закономерной кульминацией зрелища становится эффектная сцена взрыва мозга. Среди участников хэппенинга постоянно мелькают лучшие современные артисты — Шарлотта Рэмплинг и Джералдина Чаплин, Матье Амальрик и Удо Кир, Ариана Лабед и Мария ди Медейруш. Все они в заговоре с визионером и хулиганом Меддином, который с анархистским жаром отрицает любые обязательства кинематографа перед зрителем, рынком или законами жанра.
Обычно, говоря о таких вдохновенных и безбашенных любителях старины, критики употребляют слово «стилизация». Здесь его стоит признать крайне неточным. Канадец Мэддин, китаец Цзян, да и наш Наум Клейман — не столько хранители бесценного наследия, искусственно умножающие его и вербующие новую аудиторию, сколько идеалисты и даже утописты, истово верящие в способность кинематографа вернуться во времена счастливой невинности и увлекательного первооткрывательства. Чем-то подобным оказался в 2015-м заражен весь Берлинский кинофестиваль, программа которого вышла вызывающе неровной и увлекательно эклектичной. В этой ситуации в канун раздачи призов совершенно невозможно сделать даже подобие прогноза: победить, по сути, может любой — румынский ретровестерн или проблемная драма об албанском трансвестите, иранское безбюджетное роуд-муви или американская вольно-поэтическая фантазия, японская китчевая сказка о влюбленном ангеле или гватемальский этнический миф, псевдобиография русского режиссера, вдруг оказавшегося геем, или чилийская антиклерикальная притча. И это прекрасно.
