Антон Долин расспросил венгерского режиссера Корнеля Мундруцо, получившего главный приз программы «Особый взгляд» в Каннах, о его фильме «Белый бог», вышедшем в российский прокат, где в главных ролях снимались бездомные собаки.

— «Белый бог» — фильм о том, как в обществе будущего, где запрещены бродячие животные, собаки взбунтовались против людей. Откуда взялась эта идея? Люди сами виноваты в бунте животных, не так ли?

— Люди обезумели, считая себя повелителями мира, они сами во всем виноваты. Разумеется, дело не только в животных — это метафора. Зазор между богатыми и бедными в сегодняшнем мире тоже катастрофичен; равенство исчезло даже на уровне абстрактной идеи. А животное для нас — просто объект, его убийство не кажется нам убийством. Но мой фильм не только антиутопия: финал — слабая надежда на краткий миг покоя, рефлексии и милосердия. Хотя главный вопрос остается прежним: что дальше?

— В основе всего этого — легенда о Гамельнском крысолове, не так ли?

— Разумеется! Мы думали о том, что может умиротворить животных? И поняли, что эту роль способна сыграть только музыка. Ведь музыка — это человечность. Музыка — то, что мы не можем, например, съесть, она нужна нашей душе, а не телу.

— В «Белом боге» природа одновременно и спасительна для человека, застрявшего в бездушном постиндустриальном обществе, и губительна, как в фильме-катастрофе, — стихия, уничтожающая нас. 

— Я не такой мудрец, чтобы объяснить этот парадокс. Мы просто должны понимать, что на нашей планете не все в порядке. Земля — наш общий дом, и никто не назначал нас в нем хозяевами. Надо поскорее отказаться от этого губительного заблуждения, а не то империя нанесет ответный удар. Вселенная больше, чем мы, она сильнее.

— Почему вы сделали фильм о собаках, а не, скажем, крысах или кошках?

— Собаки отчасти человечны. Человек социализировал собаку, сделал ее частью своего бытия и быта. Это единственное животное, которое существует рядом с людьми на протяжении миллиона лет. Но собака лучше человека, она сохраняет чистоту ребенка! То, что мы смотрим на протяжении всех этих лет на собак сверху вниз, хорошо характеризует нас, а заодно дает объяснение всем расовым или национальным конфликтам, рожденным подобным чувством превосходства. Булгаковское «Собачье сердце» тоже о бесчеловечности людей и человечности собак!

— У вас есть собака?

— Нет, к сожалению. Раньше была…

— Как вы определяли баланс между сценами, где действуют люди, и теми эпизодами, где внимание зрителя обращается на собак?

— Это было очень сложно. Сюжет «Белого бога» построен по принципу зеркала, одна сюжетная линия отражает другую. Друг без друга они не работают. Я долго ломал голову над монтажом, пока не достиг того, что мне кажется хорошим балансом: фильм не слишком мрачный, не слишком сентиментальный… Начинается как сказка в духе Уолта Диснея, а потом вдруг меняет тональность. К этому эффекту я и стремился.

— И неужто никаких спецэффектов?

— Нет! Все собаки настоящие. У нас было два собачьих тренера, которых я нашел с большим трудом — мне были нужны виртуозы, способные соответствовать моей концепции, сделать этот фильм без компьютерной графики. В принципе, я ничего против нее не имею, я был в восторге от «Жизни Пи». Но в той картине мы видим идеализированные представления человека об эмоциях животных. А я хотел снимать подлинные эмоции. Выражения глаз собак — это невозможно подделать.

— Как вы управляли собаками на площадке?

— Отложил в сторону свое режиссерское эго и постарался добиться максимального взаимопонимания как с животными, так и с тренерами. Это было больше похоже на терапию, чем на режиссуру. В конечном счете сложилось подлинное сотрудничество людей и собак! Именно то, о чем написан мой сценарий.

— То есть в результате все-таки есть надежда на хеппи-энд.

— Конечно. Просто надо суметь начать все с чистого листа. Тишина в конце фильма завораживает меня. Это знак: давайте начнем сначала.

— Есть такое клише: нельзя работать с детьми и животными. А вы именно с ними и работали. Не боялись?

— Ужасно боялся. Могло ничего не получиться. Это был чистый опыт и чистый риск. Но результат оправдал мои ожидания, даже превзошел их. Мне удалось преодолеть мое эго, обойдясь без профессиональных актеров, но добившись настоящих эмоций. Я чувствовал себя как ребенок, прошедший сложный экзамен по математике. Неожиданно для самого себя.

— Вы были в России на первом фестивале «Текстура» в Перми и привезли туда колоссальный — так и не показанный в Москве — спектакль по роману Владимира Сорокина «Лед». Сейчас мы только и говорим о том, как сбываются его предсказания.

— Я был потрясен миром, который открылся мне в прозе Сорокина, — не только «ледяной» трилогией, но и написанными позже сатирическими его вещами, тем же «Днем опричника». Знаю, что у него вышел новый роман, «Теллурия», и он мне даже его прислал в подарок, но по-русски я не читаю, а перевода на венгерский пока не существует. Вот, жду. Никто не способен с такой силой и мудростью, как он, показать многоуровневость вселенной, в которой мы все живем после разрушения СССР. Он видит и чувствует все внутренние противоречия, блестяще их показывая. В то же время Сорокин способен на то вневременное измерение, которое свойственно лучшим произведениям русской литературы — пьесам Чехова, например. Его фантазии воплощаются каждый день! Я горжусь одним своим поступком: я заблаговременно купил права на экранизацию «Льда» и остальных двух романов трилогии. Надеюсь, это будет мой следующий проект.

— Вам понадобится большой бюджет!

— Боюсь, да, но я собираюсь обсуждать проект с крупными международными продюсерами. Я больше не считаю, что Сорокин говорит в своих книгах о России: это универсальные темы и ситуации, затрагивающие сегодня всех. У меня еще много вопросов, и я не знаю, как отвечу на них, но уже начал поиск.

— Это будет большой полнометражный фильм?

— Нет-нет, речь ведь идет о трилогии. Так что или три фильма, или высокобюджетный мини-сериал. Сорокин творит на поле мифа, и мы не вправе уходить с него.

— Насколько сегодняшняя Венгрия ощущает себя как постсоветское пространство? Можно ли сказать, что предсказания Сорокина актуальны и для вас?

— Я живу в венгерском обществе, в Будапеште — мы всегда существовали на перепутье, между Западом и Востоком. Сегодня мы не верим в утопию и боимся антиутопии — наступления толпы, которая разрушит все, во что мы верим. Уже сейчас исчезает толерантность, не осталось и следа от былой солидарности; долго ли мы еще продержимся? Такова всеобщая фобия, которую усиливает экономический кризис. Но в Европе мы его только боимся, а в России он уже наступает. Порожденные этим страхи внушают мне серьезные сомнения в светлом будущем.