Новый фильм Рената Давлетьярова называется «Однажды», хотя логичнее было бы назвать его «Дважды» ввиду того, что по той же киноповести Юрия Короткова однажды уже была снята картина Дмитрием Месхиевым «Американка». А по сходному сюжету – недавняя лента Андрея Зайцева «14+» и десятки более ранних картин.
Все эти истории в какой-то мере опираются на реальность, но в гораздо большей восходят к «Ромео и Джульетте», где романтической любви препятствуют враждующие окружения влюбленных. Универсальная эта схема, как было замечено лет двести назад, допускает бесконечное число более или менее актуальных конкретизаций. Противоборствующие у Шекспира семьи элементарно заменяются на племена, кланы или банды (как в «Вест-сайдской истории»), а вместо разнополой пары можно подставить однополую, так случилось в одной новозеландской картине, где в разгар сражения между маори и англичанами местный воин видит соблазнительные ляжки тяжелораненого белого красавчика, ночью утаскивает его себе в хижину и любовно выхаживает, чтобы вместе с ним погибнуть от рук воинствующих расистов-гомофобов с обеих сторон. Чутье подсказывает, что аналогичный душещипательный рассказ появится и у нас, причем тем скорее, чем больше публичных человеконенавистнических истерик будут закатывать скрытые гомосексуалисты, ханжи и самопиарщики. Но пока перед нами вполне традиционное и почти стерильное произведение, хотя при нестерпимом желании что-нибудь запретить Минкульт сможет обвинить и его – например, в пропаганде онанизма – и отказать в выдаче прокатного удостоверения, невзирая на то, что на ней стоит клеймо 18+, обрезающее ее целевую подростковую аудиторию.
Ренат Давлетьяров, по собственному признанию, добавил к профессии продюсера режиссерскую отчасти потому, что ему надоело помогать беспомощным постановщикам, с коими сталкивался ранее, и вполне преуспел в новом деле. Снимал комедии («Моя безумная семья»), триллеры «Стальная бабочка»), а к 70-летию Победы сделал громкий ремейк старого фильма Станислава Ростоцкого «…А зори здесь тихие» по одноименной повести Бориса Васильева про девушек-зенитчиц, вступивших в схватку с диверсионным отрядом фашистов.
Герой его нового фильма (созданного до «Зорь», но выпущенного после – вероятно для того, чтобы оседлать волну) – провинциальный пацан-старшеклассник, вступивший в сексуальный возраст, но еще не получивший аттестат половой зрелости и не имеющий никаких влечений и увлечений, кроме названного. При этом основной инстинкт вкупе с пустой головой тянет его к подруге погибшего брата, что живет близ железной дороги, гуляет с «железнодорожными» парнями, что враждуют с «кирпичными», проживающими около кирпичного завода, и затевает с героем рискованную игру под названием «американка», которым и назывался фильм Месхиева, но в силу нынешних отношений с Америкой его дубль так уже не назвать. Взрослые родственники героя (уехавшие устраиваться в новом месте родители и оставшаяся в городишке старшая сестра) и сопутствующие обстоятельства обрисованы весьма конспективно, что снижает «смотрибельность» картины для тех, кому 18 с плюсом. Зато вместо жизненных реалий добавлена революционная романтика, которой Короткову не хватило в малобюджетном фильме Месхиева и которую Давлетьяров внес в виде конноармейцев, ни с того ни с сего влетающих в кадр. Надо думать, что авторы «Однажды» сочли их за грезы героя, которому, как гайдаровскому Мальчишу-Кибальчишу, на помощь мчатся комиссары в пыльных шлемах, хотя пацан из поколения 70-х, захваченного разложением советской идеологии, скорее вообразил бы в той же роли ковбоев из ГДРовского вестерна. Разве что его сыграл бы молодой стебщик Иван Охлобыстин, для которого и была некогда писана эта роль, но где нынче Охлобыстин и где комиссары из пыльного сундука, которых пытаются воскресить люди, которые должны бы помнить, как тогдашние школьники читали друг другу стишки вроде следующего: «Не стесняйся, пьяница, носа своего – он ведь с красным знаменем цвета одного»? Что же до массовых побоищ между пацанами с Коммунистического тупика и с Большевистского проезда, то эти россказни ходили еще в 50-е годы, и всегда их пересказывал соплякам, безбожно приукрашивая, какой-нибудь пятнадцатилетний ветеран боев, имевший в жизни пару приводов в милицию за мелкие пакости. Кто б мог тогда подумать, что эти пацанские истории через полвека обретут в кино такой же якобы действительный» статус, который в то время имели не менее завиральные истории времен гржажданской войны? «Все смешило в доме Облонских», как писал Лев Толстой, а особенно – предпоследняя сцена, в которой конные красные и объединившиеся перед лицом общего врага пешие железнодорожно-кирпичные схлестнулись с пригородными (читай – иностранными) врагами в битве на площади то ли Ленина, то ли Дзержинского. Битве, поданной с пафосом, но в нечаянном жанре игрушечного американского боевика, где персонажи, которых долго решетили из кольтов, браунингов и смит-вессонов, отделываются легкими ссадинами на мужественных скулах и дырками в ковбойских шляпах.
