68-й Каннский фестиваль завершился победой Франции, отхватившей три награды в официальном конкурсе, в том числе Золотую пальмовую ветвь: ею награжден фильм Жака Одьяра “Дипан”. Вопрос в том, станет эта победа реальной или пирровой для французского кино.
Конечно, призы достались и иностранцам. Венгерскому “Сыну Саула” Ласло Немеша, действие которого происходит в Освенциме, присужден гран-при, греческой антиутопии “Лобстер” Йоргоса Лантимоса — приз жюри, тайваньскому классику Хоу Сяосяню — приз за режиссуру (каллиграфически выстроенного исторического фильма “Убийца”). Однако в центре церемонии награждения оказалось “все французское”. Лучшим актером признан Венсан Линдон за роль безработного в социальном фильме “Закон рынка” Стефана Бризе — хотя с ним легко могли посоперничать Майкл Кейн, Харви Кейтель и Тим Рот, сыгравшие в других конкурсных лентах. И вовсе уж удивительным стал раздел приза за женскую роль между Руни Марой из прекрасного фильма “Кэрол” Тодда Хейнса не с ее партнершей Кейт Бланшетт, а с француженкой Эммануэль Берко, сыгравшей в посредственной мелодраме Майвенн “Мой мужчина”. И все это — на фоне триумфа “Дипана”.
— выходец из французской кинематографической семьи. Его отец Мишель Одьяр приложил руку к сценариям 130 фильмов, в которых играли все главные национальные звезды — от Жана Габена до Жан-Поля Бельмондо. Он был мастером диалогов, которые подслушивал в парижских бистро и умело обрабатывал. Критики его недолюбливали, называли “ювелиром по части глупостей”, но зрители его фильмы обожали.
Сын перенял от отца профессионализм, некоторое презрение к авторскому кино и страсть к жанру, но в более холодном, эстетском варианте. По его словам, самое важное — найти равновесие, правильную пропорцию между реализмом и стилизацией: когда все слишком похоже на жизнь, становится скучно, когда все слишком стилизовано, теряется доверие. Его называют наследником Клузо и Мельвиля — классиков полара (французского триллера).
Одьяра хорошо знают в Канне: он участвовал здесь в конкурсе четыре раза. Шесть лет назад его фильм “Пророк” считался фаворитом, но уступил первенство “Белой ленте” Михаэля Ханеке. Энергичный стиль режиссера нашел подпитку в новой мультикультурной реальности. По словам Одьяра, “Пророк” стал поворотным пунктом в его карьере: он почувствовал потребность в других лицах, других цветах кожи, других способах экспрессии. Игравший в “Пророке” Тахар Рахим, актер арабского происхождения, стал звездой и символом этой новой многоцветной реальности.
“Дипан” своим появлением тоже обязан исполнителю главной роли — Антонитасану Йесутасану. В шестнадцать лет он был мобилизован на родине, в Шри-Ланке, в армию “тамильских тигров”, дезертировал и оказался во Франции, одно время был членом троцкистской группы и в конце концов стал признанным писателем. Теперь выступил в качестве актера (в какой-то степени играя самого себя), но вопреки ожиданиям особенной экранной харизмы у него не проявилось. Его герой вместе с молодой женщиной и девочкой изображают семью мирных беженцев, которую селят в проблемный мультиэтнический пригород Парижа, раздираемый борьбой криминальных кланов. Дипан работает дворником и стремится вести правильную жизнь, но война, от которой бежали герои фильма, настигает их и здесь.
Сам Одьяр говорит: “Меня интересовал человек, занимающий совсем другое положение в обществе. Тот, кто назойливо предлагает купить цветок, когда мы сидим в кафе,— как он живет и откуда он появился. Если такой интерес поможет хоть немного изменить ситуацию, тем лучше”.
По словам Жака Одьяра, самое важное — найти равновесие, правильную пропорцию между реализмом и стилизацией
В добрых намерениях создателей фильма, разумеется, никто не сомневается, но при чем здесь Золотая пальмовая ветвь? Сюжет “Дипана” развивается вяло, отношения героев неинтересны, и лишь в одном кульминационном эпизоде, где бывший тамильский боевик проявляет себя как Рэмбо, возникает характерный для Одьяра саспенс. Тем не менее это один из самых слабых фильмов режиссера — даже предшествовавшая ему неудачная “Ржавчина и кость” была более интригующей.
Французская пресса восприняла картину Одьяра сдержанно, и в дни фестиваля никто не предрекал ей высшую награду. А уже после журнал Les Cahiers du Cinema в комментарии в фейсбуке назвал Одьяра манипулятором, а фильмы “Мой король” и “Закон рынка” — “сомнительными фантазиями на социальную тему”. Правда, никто, насколько мне известно, не выражал недовольства явным перекосом в каннской конкурсной программе, хотя его нельзя было не заметить: из девятнадцати фильмов пять французских, не считая копродукций, плюс два фильма на открытии и закрытии. Вольно или невольно эта патриотическая политика импортозамещения связалась в сознании участников фестиваля с вступлением в должность его нового президента Пьера Лескюра, бывшего директора телеканала Canale+. В отличие от своего предшественника Жиля Жакоба, профессионального кинокритика, Лескюр начинал как тележурналист и большую часть жизни был связан с киноиндустрией, интересы которой прямо затрагивает распределение призов.
И все равно загадка: как международное жюри во главе с высокомерными и требовательными братьями Коэн ухитрилось отдать каннское золото и два актерских приза французам за не самые яркие работы. При этом они проигнорировали по-настоящему значимые фильмы — итальянские, китайские и даже американские. Опять напрашивается сравнение: Жакоб всегда тщательно работал с жюри, готовя его к встрече с программой, которую рассматривал как свое детище. Известно, что с некоторыми кандидатами в члены в жюри он по полгода вел переписку, выясняя их вкусовые предпочтения и объясняя суть своей фестивальной политики.
Почему были приняты нынешние решения, мы не знаем и не будем углубляться в теорию заговора. Тайны жюри иногда выходят наружу постфактум. Пока некоторые выводы можно делать только из того, что происходило на церемонии закрытия и последующей пресс-конференции. Случается, что, выходя на сцену, глава жюри комментирует (чаще всего хвалит) программу, благодарит фестиваль и коллег по жюри, которые были во всем согласны. Или, наоборот, признается, что принять решение было нелегко, много спорили, но в конце концов нашли компромисс. Джоэл и Итан Коэны выглядели еще более аутичными, апатичными, если не сказать отмороженными, чем обычно. На церемонии они не произнесли ни слова, кроме названий победивших фильмов. Да и остальные члены жюри, даже такие, как колоритный толстяк мексиканец Гильермо дель Торо или горбоносая дива фильмов Альмодовара Росси де Пальма, не проявили ни грамма темперамента, молчали, не улыбались и не смотрели друг на друга. Как будто их решения были приняты под пыткой.
Единственным, кто реагировал на происходящее (и даже всплакнул при награждении Эммануэль Берко), был Ксавье Долан, канадский вундеркинд, ныне перебирающийся во французскую киноиндустрию. В его новом проекте задействованы главные сегодняшние звезды — Леа Сейду, Гаспар Ульель, Марион Котийяр, Венсан Кассель. Однако не мог же один 26-летний Долан определить выбор целого столь авторитетного жюри.
На пресс-конференции Джоэл Коэн привел убийственный аргумент: “Мы не жюри критиков”
На пресс-конференции Джоэл Коэн дал понять, что он и его коллеги руководствовались не вполне художественными соображениями, награждая фильм “Дипан”. И привел убийственный аргумент: “Мы не жюри критиков”. Между прочим, отсутствие критиков в жюри как раз сыграло не лучшую роль. В течение многих лет в состав жюри обязательно включался кинокритик: один год французский, другой — иностранный. Это было незыблемой традицией Каннского фестиваля. От нее отказались еще при Жакобе — и зря, потому что только профессиональные кинокритики способны уравновесить различные подходы и даже в какой-то степени нейтрализовать побочные интересы, которые часто приносят с собой представители клановой киноиндустрии.
Если не художественными, то какими другими доводами можно объяснить награждение “Дипана”? Понятно, что тема беженцев и их адаптации болезненна для сегодняшней Франции и всей Европы. Казалось, именно Жак Одьяр, минуя политические клише, способен перевести межэтнические конфликты в универсальный жанровый и психологический регистр. Но, увы, победили привычная политкорректность и мультикультурность. И хотя герои “Дипана” в финале фильма перебираются в соседнюю Великобританию, где, кажется, обретают рай (с чего бы это?), все равно эта песня оказалась пропета во славу смелого, левого и прогрессивного — хотелось бы думать, что по-прежнему великого,— французского кино.
