Картину «Эйзенштейн в Гуанахуато» современного классика Питера Гринуэя у нас не выпустят в прокат ни за что и никогда
Подвел свои итоги ММКФ – по традиции малоинтересные. Отметим, что жюри наградило феноменальную Елену Лядову за гротескную роль в фантасмагорическом «Орлеане» Андрея Прошкина. И напрочь проигнорировало ни на что не похожую картину Александра Миндадзе «Милый Ханс, дорогой Петр».
Самым последним фильмом фестиваля, включенным во внеконкурсную программу «Фильмы, которых здесь не было» (добавим «и не будет»), оказался «Эйзенштейн в Гуанахуато» Питера Гринуэя. Он стал дважды последним на ММКФ: его показ в 23.59 в ночь с четверга на пятницу стал последним публичным в главном фестивальном мультиплексе «Октябрь». Его демонстрация вечером в пятницу в Театре киноактера – последним сеансом для аккредитованных на фестивале журналистов. Первый из двух показов закончился через час после закрытия метро. Второй – совпал с церемонией другого закрытия – самого ММКФ, отвлекшей массу СМИ. Создалось впечатление, будто решившись-таки на этот фильм, фестиваль пообещал кому-то влиятельному по максимуму отвлечь от него внимание.
О ЧЕМ ЭТО
Неудивительно, что фильм об Эйзенштейне снял современный классик, британец Питер Гринуэй. Он большой поклонник и Эйзенштейна, и русского авангарда. В прошлом году продемонстрировал в Манеже грандиозную инсталляцию, посвященную этому авангарду.
Говорят, фильм – о первых гомосексуальных опытах самого знаменитого в мире из отечественных кинорежиссеров. Собственно, именно из-за этих опытов, из-за регулярно голого Эйзенштейна фильм у нас и не покажут.
Между тем он об ином: о художнике-гении в момент слома судьбы и мироощущения.
ПОЯСНЕНИЕ
В конце 1920-х 30-летний на тот момент, но уже всемирно знаменитый – после «Стачки», «Броненосца «Потемкин» и «Октября» — Эйзенштейн вместе с Григорием Александровым и оператором Эдуардом Тиссэ отправился в долголетнюю зарубежную командировку с целью изучения новых технологий звукового кино. После успешных гастрольных лекций в Европе он попал в Голливуд, где подписал контракт со студией Paramount об экранизации «Американской трагедии» Драйзера, который почему-то был расторгнут. Тогда американские леваки (а он мгновенно подружился со всеми — от Эйнштейна до Чаплина) во главе с писателем Эптоном Синклером решили спонсировать его документальный фильм о Мексике, первой стране XX века, где за несколько лет до России произошла революция. Эйзенштейн, однако, затеял мегапроект, сравнимый с «Нетерпимостью» Гриффита. Фильм «Да здравствует Мексика!» должен был состоять из новелл, погруженных в разные эпохи.
Эйзенштейн, Тиссэ и Александров отсняли в 1931-1932-м одно из самых рекордных в истории кино количество километров пленки. Но были отозваны в СССР Сталиным, который (по фильму Гринуэя) уже готов был объявить их эмигрантами-отщепенцами. Эйзенштейн никогда не увидел свой рабочий материал, поскольку его заграбастали шкурные американцы, которые (по фильму Гринуэя), даже если леваки, считают каждый потраченный цент. А Эйзенштейн их перетратил.
В итоге фильм «Да здравствует Мексика!» вышел лишь в конце 1970-х, спустя тридцать лет после смерти Эйзенштейна, в версии Григория Александрова. В конце 1990-х свою версию монтажа предложил в фильме «Сергей Эйзенштейн. Мексиканская фантазия» режиссер и киновед Олег Ковалов.
О ЧЕМ ЭТО КОНКРЕТНО
«Октябрь» Эйзенштейна вышел на Западе под заимствованным у американского писателя Джона Рида названием «Десять дней, которые потрясли мир». Свой фильм Гринуэй подает как «Десять дней, которые потрясли Эйзенштейна».
Главный шок в том, что Эйзенштейн в первой половине фильма – клоун, избалованный ребенок, шут гороховый. Все начинается как фарс и анекдот. Эйзенштейна-трудоголика, жестокого к себе и окружающим, мы не видим. Зато видим, как прибыв в 1931-м после восьми месяцев мексиканских съемок в город Гуанахуато, Эйзенштейн, словно маленький мальчик, радостно прыгает на мягкой кровати в шикарном отеле, бесстыдно раздевается на глазах у юной горничной и несет пургу про то, как они с Маяковским (только у них двоих в Москве лучшие иностранные авто) любят гонять на безумной скорости в 40 миль, выставив в окно голую задницу.
С собой у Эйзенштейна набор эротических снимков с изображением мужчин, в числе которых, насколько можно понять, и автопортреты. У него некрасивые лицо и тело, которое он постоянно и легко демонстрирует.
Вокруг такие же шуты-фрики. От плакатных мексиканских бандитов – представителей мафии, пристроившихся неподалеку, до двух опекунов из, судя по всему, мексиканских спецслужб, которые должны лечь костьми, но не позволить мафии похитить великого русского режиссера. Мафия ничего не знает про режиссеров. Но она видит иностранца, с которым носятся.
Главное, от чего предостерегает Эйзенштейна его мексиканский гид: не сделать ничего, чтобы попасть в газеты, ведь тогда мафия решит, что за этого человека точно заплатят. Главное, чем он грозит охранникам из спецслужб: в случае плохой работы получите ледорубом в мозг. Тут Гринуэй опережает события. Ледоруб в мозг получил в Мексике Троцкий спустя лишь восемь с лишним лет. Зато Гринуэй в очередной раз доказал, что знает, о чем говорит.
Именно с этим мексиканским гидом-переводчиком у Эйзенштейна все впервые и произойдет.
ЧТО В ЭТОМ ХОРОШЕГО
Это очень живой фильм. У Гринуэя, чей режиссерский расцвет пришелся на рубеж 1980-1990-х, таких не было давно. С тех пор он активно убеждает мир – в интервью и лекциях, — будто кино умерло. И использует новые визуальные ходы, пытаясь создать видимость, будто его фильмы – родственники интернета. В итоге эта гринуэевщина лично мне в какой-то момент и впрямь стала казаться мертвой. Слишком чертежной, математически выверенной.
И нате вам. «Эйзенштейн» не просто фильм, а удар. Как эстетический (фильм безумно красив – и красиво придуман, что в случае с Гринуэем не новость), так и информационный. Наконец-то заиграл любимый Гринуэем полиэкран: экран в фильме зачастую поделен на три части, две боковые дополняют то, что происходит в части центральной, информационными, звуковыми и фотоссылками, поясняющими происходящее. И, да-да, происходит это по-интернетовски мгновенно. Пойти на этот фильм Гринуэя все равно что одновременно посетить лекции самых значимых философов современной Европы: киноведа, культуролога и политолога.
При этом Гринуэй изучил архивы, массу документов об Эйзенштейне, все фотографии с ним. Допущения в фильме, безусловно, есть. И вымысла – до черта. Гринуэй сам признает, что невозможно снять объективную картину об исторической личности. Не факт, что с Эйзенштейном в Гуанахуато происходило именно это. Но вот липы – никакой.
Замечательно, кстати, как меняется по ходу фильма главный герой:
от истерического в начале к лирическому, тихо рефлектирующему в финале. Может, фильм потому живой, что он о человеке, который ожил. Заодно он при всей своей скандальности просветительский. Он объясняет, кто такой Эйзенштейн – человек масштаба Эйнштейна, Ле Корбюзье, Чаплина, Бунюэля, Бернарда Шоу. Для публики старшего поколения это не новость. Она знает, что по опросу кинодеятелей мира 1950-х «Броненосец «Потемкин» был признан лучшим фильмом в истории. Но новая публика – ни наша, ни тем более зарубежная – этого не ведает.
Смысл фильма осознаешь постепенно. Он о гении, который, вырвавшись в Мексику, во-первых, на время избавился от двух равнодавящих систем: сталинской и голливудской. А во-вторых, никогда прежде не принадлежал себе лично.
Дитя революции (в 1917-м ему было 19), он всегда снимал фильмы о народном бунте. И в Мексику приехал делать фильм о Великой революции. При этом он зажимал в себе интимные наклонности (хотя, по фильму, не только коллекционировал определенные фото, но и уже создавал свои знаменитые рисунки в духе Пикассо, отличавшиеся обилием фаллосов – они изданы и не так давно были выставлены в отдельном зале на Каннском фестивале. Впрочем, даже в свободном Канне зал был обычно закрыт на ключ). Начинал впадать в ерничество и цинизм – по отношению к обеим системам, советской и голливудской. И явно обладал слегка болезненной тягой к исследованию смерти и показу мертвых тел (один из шокирующих моментов в фильме Гринуэя — посещение реального Музея смерти, где выставлены недогнившие трупы). Вероятно, он и впрямь начинал ощущать себя, как сам говорит в фильме, живым мертвецом.
Фильм – о его возвращении к жизни. Тут Гринуэй идет на концептуальный подлог, который не осуждаю. Оба компромиссных фильма про Мексику, якобы эйзенштейновских, но смонтированных без его участия, завершаются долгой кульминацией – демонстрацией Дня мертвых, в ходе которого мексиканцы отдают дань предкам и обретают новую волю жить. Гринуэй, изучивший судьбу Эйзенштейна вдоль и поперек, естественно, видел эти кадры. Но съемок Дня мертвых Эйзенштейн, судя по Гринуэю, не производил. Его не мог заинтересовать праздник смерти, который он наблюдал в свой последний день в Гуанахуато. Ведь в этот день Эйзенштейн, сам того не понимая, уже начал оживать. Тут Гринуэй обрывает свое повествование.
Конечно, Гринуэй преувеличивает, утверждая, будто Эйзенштейн после мексиканской поездки сильно изменился. Что идеология его послемексиканских картин стала иной. «Александр Невский» — что тут другое? Только то, что Эйзенштейн, предчувствуя войну, отдал дань русскому патриотизму. Но у фильма Гринуэя есть еще один смысл. Он в том, что гений может поддаваться любым своим страстям. Но не имеет права быть при власти. Гения губят не страсти – его губит только власть.
НАШ ВАРИАНТ РЕКЛАМНОГО СЛОГАНА
Товарищ гений, будь собой! (Маяковский, из неопубликованного).
