Кинокритик Виктор Матизен встретился с известным кинорежиссером, чтобы поговорить не только о машинах. И не только о кино.
-
Как все начиналось
– Наши геномы состоят из материнских и отцовских генов. Вы их в себе различаете?
– Никогда об этом не задумывался. Или они так смешались, что по раздельности не видно, или надо вглядываться со стороны. Могу сказать, что воспитывала меня больше мама, так как папа больше работал вне дома.
– Слышал, что отец и мать были против того, что вы собрались стать постановщиком. Это правда?
– Как бывает со слухами, наполовину. Мама была скорее «за», папа – скорее против.
– Что его тревожило?
– Думаю, что препятствия, которыми утыкан профессиональный путь в кинематографе, и, вероятно, воспоминания о травмах на собственной дороге. Конечно, его становление происходило в другое время, но мы же видим, что старые времена в той или иной степени повторяются…
– Помню, Алексей Юрьевич так беспокоился о вашем первом фильме с символическим названием «Последний поезд», как будто он мог оказаться последним в вашей карьере, если критики не номинируют его на «Золотой Овен». Даже наехал на меня перед рассылкой анкет, чтобы мы изъяли из них «Поезд» и перенесли на следующий год, поскольку в тот момент его видели только те, кто был на премьере в Венеции.
– Странно, что мы не подумали о показе для вашего Экспертного совета, как сделали потом с «Бумажным солдатом»…
– …после чего получили шесть номинаций и приз за режиссуру.
– Надеюсь, что после того, а не вследствие того.
– Когда вам пришла в голову мысль пойти по стопам родителей?
– Довольно поздно, до этого я успел побывать в двух учебных заведениях, в том числе на театроведческом факультете. И решил поучиться на платном отделении ВГИКа, в мастерской Сергея Александровича Соловьева и Валерия Давидовича Рубинчика, когда понял, что кабинетная работа – не для меня, И втянулся. Даже написал несколько сценариев и под чужой фамилией послал в разные места.
– Почему под чужой?
– Не хотелось ни выезжать на имени отца, ни бросать на него тень в случае неудачи. Каковая меня и постигла.
– Вас сравнивают с отцом с первых ваших шагов в кино. В чем бы хотели ему следовать?
– Я считаю, что мой отец определил развитие киноязыка, а это важнее, чем просто снимать хорошие фильмы. Мне хочется того же. По-моему, это совершенно необходимо, потому что сейчас кино движется в неверном направлении.
– Вы ставили себе какие-то цели во время учебы и после?
– Цели возникали сами собой. Сначала хочешь обогнать сокурсников, потом старшекурсников, потом русских режиссеров, потом иностранных, а потом понимаешь, что соревноваться ни с кем не надо, а надо делать свое кино. Конечно, награды на фестивалях приятны, но твое кино от них лучше не становится. Да и приятны больше тем, что полезны, поскольку способствуют привлечению денег на следующие проекты.
– Вы не считаете фестивальные призы показателями художественного качества?
– Считаю – в том смысле, что на серьезном фестивале полное фуфло не наградят.
– Хотя в конкурс включить могут…
– Это да. Но выбор все же совершается из нескольких хороших картин. И зависит от состава жюри. Одно жюри даст гран-при одному фильму, а другое на его месте дало бы другому.
– Кто из двух ваших мастеров культивировал соревновательность? Небось, Сергей Александрович?
– (Смеется). Да. Это от него – «или ты, или тебя». На первом курсе это полезно. Возбуждает боевой дух. Правда, половина нашей мастерской перереругалась с другой половиной. Меня вообще никто не любил, да и почему должны были любить сына известного кинематографиста? Таких, как я, изначально считают «сынками».
– А чем занимался с вами Валерий Давидович?
– Тем, что занимался с нами. Соловьев был скорее идеолог, а мастерству больше учил Рубинчик. С другой стороны, как можно научить режиссуре? Я сам общаюсь с дебютантами и вижу, что самое трудное – трансформировать их умозрительные представления о профессии в более адекватные. Ведь то, что представляешь себе ты, и то, что это представляет собой в действительности – разные вещи. Всегда есть разница между замыслом и воплощением, между тем, что видишь в своем фильме ты, и тем, что в нем видят зрители.
– И критики?
– Тем более. Вы вообще мастаки толковать кино так, как ни одному нормальному зрителю в голову не придет (общий смех). Но все же ретроспективно я понимаю, что наши мастера все делали правильно. И когда давили на нас, потому что не очень одушевленные тела без приложения внешней силы не движутся, и когда не давили, потому, что постоянное давление ни до чего хорошего не доведет.
-
Как получается кино
– Когда вы делали фильмы, то сталкивались с экстраординарными затруднениями?
– Смотря что таковыми считать…
– Выход из строя или пропажа незаменимого сотрудника, внутренний кризис автора, внезапное перекрытие финансирования…
– Кризисов не было, сотрудники, к счастью, не пропадали. Пропадали те, кто обещал деньги, но это самое что ни на есть обычное дело. Так сказать, национальный обычай делового оборота. Когда людям становится неудобно за несдержанные обещания, они пропадают – и все. Или, когда все уже понятно, врут в глаза, что деньги будут завтра.
– Правильно. Ведь если назавтра напомнить, можно ответить: «Я же обещал завтра, а ты просишь сегодня!»
– Еще бывает, что на голубом глазу возмущаются твоей неприличной настырностью. Вообще, все проблемы русского кино идут от того, что огромное количество людей что-то обещает и ничего не делает. Ах да, был случай, когда вышел из строя актер. На съемках «Гарпастума». Так увлекся футболом, что отбил себе все, что можно, и стал писать кровью…
– …на то, что написали сценаристы?
– В известном смысле да. Какие-то сцены пришлось опустить, а какие-то изменить, чтобы незаметно подменить его дублером. А еще пришлось выдержать перманентную истерику исторических консультантов, которые никак не могли договориться о том, какой диаметр имел футбольный мяч в 1914 году и какие размеры были у ворот. В конце концов мы сказали им то же, что приказал Королев во время подготовки лунной программы: «Считать Луну твердой». А то они бы до самой предполагаемой высадки спорили, утонет корабль в космической пыли или нет. Короче, мы сами задали размеры и получили истерику в интернете, где нас кляли за преступное отступление от исторической реальности.
– Шаг вправо, шаг влево от официального мифа считается побегом, конвой открывает огонь без предупреждения. Вы должны были еще сильнее почувствовать это после выхода «Бумажного солдата», где, выражаясь языком общества охраны нашей истории от фальсификаций, очернили историю советской космонавтики. Вывели героических советских покорителей космоса в виде подопытных собак, а космический городок в казахской степи расположили на территории бывшего лагеря.
– Мы основывались на воспоминаниях очевидцев, но для тех, кто ругал фильм, это ничего не значило. К сожалению, подобные наезды на кино усиливаются. Невежество становится все более агрессивным и переходит в жажду запрещать все, что не укладывается в рамки примитивного понимания.
– Вспоминая «Гарпастум», грех не спросить, предвидели ли вы, выбирая на роль Данилу Козловского, что он раскрутится до размеров отечественного экранного космоса?
– В какой-то мере, потому что мы с продюсером Александром Вайнштейном хотели найти нашего, условно говоря, Алена Делона. Искали безрезультатно, пока к нам не привели прыщавого и совершенно безумного юношу, который до этого сыграл, кажется, одну пятнадцатисекундную роль бойца, подрывающего себя гранатой. Его мы после долгих проб и утвердили.
– Есть известное стихотворение Ахматовой: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда…». А фильмы?
– То же самое. Был у меня сценарий короткометражки про деревенскую жизнь. Уже начали искать натуру. Перечитывая сценарий, я вдруг понял, что он никуда не годится, поскольку про деревенскую жизнь я ничего не знаю. Что получилась кокетливая придумка мальчика из интеллигентной семьи. Тогда я вспомнил, как мама рассказывала, что их с бабкой спас немец. Открыл двери вагона, в котором их угоняли в Германию, и выпустил. Я стал переписывать сценарий и он плавно перешел в историю немецкого доктора на войне. Так рос «Последний поезд». При этом название долго оставалось прежним: «Тысяча шестой сонет про деревенского почтальона»…
– Скажите еще, что его звали Алексей Тряпицын…
– Не буду врать – этого я не предугадал (смеется).
– В советское время названия иногда служили прикрытиями для содержания. На титульной странице одно, а в тексте другое. Не про подвиг советского колхозника, а про отчаяние немецкого врача. Впрочем, в 2003 году еще можно было не маскироваться…
– Между прочим, для меня «Бумажный солдат» – история если не подвига, то самопожертвования ради страны.
– Я бы сказал по-другому – трагическая история человека, влекомого, как выразился Пушкин в «Арапе Петра Великого», «темным чувством собственного долга». Но у меня вопрос по ассоциации с «Последним поездом», где впервые в нашем кино центральной фигурой фильма сделан служащий немецкой армии, военврач: возможен ли фильм, в котором представители обеих воюющих сторон будут изображены, что называется, «без гнева и пристрастия»?
– Сейчас это невозможно. Может быть, через сто лет, когда кто-нибудь покажет их так, как Гомер показал ахейцев и троянцев. Но, боюсь, что после выхода фильма автору не поздоровится…
– А если кто-то затеет совместный российско-германский проект про войну?
– Это настолько болезненная тема, что война начнется прямо на съемочной площадке. Единственный шанс – взять молодого призывника…
– Лучше двух, оттуда и отсюда.
– Или двух. И провести их через линию фронта во встречных направлениях. Иначе противопоставление будет умозрительным.
– Три ваших первых фильма обращены к прошлому: действие «Последнего поезда» происходит в середине Великой Отечественной, «Гарпастума» – незадолго до Первой мировой, «Бумажного солдата» – перед полетом Гагарина в космос. А четвертого, «Под электрическими облаками» – к 2017-му, то есть к будущему столетию Великой Октябрьской революции, она же большевистский переворот. Есть все данные для предположения о времени действия пятой картины, но спрошу о другом. До сих пор вы не допускали столь явно символических образов, а в «Электрических облаках» их несколько. Огромная недостроенная башня, то в снегу, то в тумане. Огромная статуя Ленина. Героиня, которая стоит на руках на его голове. Главный герой – архитектор, то есть Строитель… Что все это значит?
– Представляю зрителям толковать их по своему усмотрению. Сам я о таких вещах стараюсь не задумываться. Эти образы рождаются как чисто зрительные, переводить их словами – значит ограничивать. Да и не мое это дело.
-
История автовладения в одной семье
– Как у вас появилась первая машина?
– Купил «Субару» на гонорар от продажи сценария про то, как после закрытия советской лунной программы ее участников разбросало по разным концам страны, но они объединились, нелегально собрали корабль из того, что осталось, и высадились на Луну.
– Где нашли останки ракеты советских космонавтов из «Первых на Луне» Алексея Федорченко, которая достигла Луны еще в 30-е годы?
– Там другой поворот, не буду рассказывать. Может, еще выкуплю сценарий и поставлю с учетом значимости этой темы. Ведь проигрыш лунной гонки и отказ от полета на Луну – одна из сильнейших национальных травм. Но не будем трогать комплексы, давайте лучше о машинах.
– Какие отношения у вас были с Субару? Нравился он вам?
– Он-то мне нравился, а я ему не очень. И себе тоже.
– Почему?
– Да как-то неуверенно чувствовал себя за рулем и не мог сосредоточиться на вождении. А у ГИБДД чутье на такие дела. Однажды нарушил вместе с «Ладой», что шла впереди, и «Жигулями», что шли сзади, но они, понятное дело, прицепились ко мне. Погнались с мигалкой, почти собрались по колесам стрелять…
– И на чем вы расстались?
– С гашниками – соответственным штрафом без оформления. А с «Субару» – при разводе с первой женой. А пока присматривал да собирался купить новый автомобиль, случился кризис и пропали деньги. Потом хотел купить длинный лендровер дефендер, но мой оператор, у которого он когда-то был, назвал его табуреткой. В общем, остался я без машины. Когда надо, ловлю чужие, да поглядываю на таксующих – кто на чем ездит.
– Каков, по-ващему, правильный принцип выбора тачки?
– Считаю, что она должна быть адекватна твоему внутреннему и финансовому состоянию.
– Много замечаете неадекватных владельцев?
– Хватает. Особенно во время кризиса. Поднимаешь руку – останавливаются навороченные тачки. Однажды тормозит «Порше», за рулем молодая девка.
«Неужели я такой красивый?» – спрашиваю. Молчит. Едем, обоим неловко. «Кредит оплачиваете?». Кивает. Отрабатывать кредит на «Порше» таксовкой – это что? Могла бы взять что-нибудь подешевле и не мучиться. Вообще, для многих, кто живет в Москве, машина не является необходимостью. Неудобств от нее больше, чем пользы – пробки, мучение с парковкой, уход.
– Польза бывает и нематериальная.
– Ну да, как от дорогих часов. Это же показатель статуса. И даже половой признак. Один мой знакомый купил невероятного размера джип с кузовом, который среди прочих джипов был как «Камаз» среди грузовиков. Как-то он припарковался и отошел по делу, а его друг, известный, кстати, режиссер, остался курить возле машины. Подходят две девицы, одна спрашивает: «Твоя тачка?». «Нет». «Жаль, а то я б тебе дала». А вот обратный случай. У моего продюсера Артема Васильева сломалась машина, он посадил меня в минимобиль своей жены, и мы поехали – я лысый, он в очочках, типичный такой интеллигент. Тормознули на светофоре, ждем правой стрелки. На тротуаре бухая компания. Покосились на нас и говорят: «Дольче габбана!».
– Ну, это еще вежливо. Могли и похуже обозвать…
– Запросто. Сам не люблю, когда мужики ездят на «женских» тачках. А девки на «Хаммерах».
– Чем они в вашем понимании отличаются от «мужских»?
– В первую очередь – размерами, потом формой и цветом… Представляете себе мужика в розовом кабриолете?
– Как относился к машинам ваш отец?
– Гораздо более страстно, чем я. Всю жизнь выбирал – такие, сякие, много о них говорил. Считал, что деятель культуры не должен ездить ни на очень дорогих, ни на очень дешевых машинах.
– В автомобильных внутренностях разбирался?
– Говорил, что разбирается, но, по-моему, преувеличивал. Копающимся в моторе или лежащим под капотом я его никогда не видел…
– С какой машины он начал?
– О, это фантастическая история! Одна часть нашей семьи вместе с Белой армией ушла в Харбин, а потом в Америку, и там ну очень разбогатели. Когда в СССР потеплело, приехали навестить родину. Где-то в начале 60-х, когда еще был жив дед, а меня и в проекте не было. Собрались подарить папе машину. Американскую. И очень удивились, когда папа отказался. Им объяснили, что во всем Советском Союзе не найдется ни одной запчасти, и что папу с такой тачкой примут за фарцовщика или шпиона. Тогда они подарили ему «Волгу», что было тоже круто, особенно для его возраста и положения, но все же не столь вызывающе. В тугие времена «Волгу» ему пришлось продать и пересесть на «копейку», а в позднесоветские годы – снова на «Волгу», у которой постоянно заливало багажник. Потом он купил себе «Ниву», на которой учил меня ездить. И все время страшно кричал, когда я делал что-то не так. В конце концов обиделся на мою неповоротливость и отказался от обучения. Затем у него были «Хендай галлопер» и какой-то маленький джип…
– Из числа тех, что не подобают мужчинам?
– Он его тоже не любил, но у него был припадок экономии. Потом успокоился и завел «Хендай террикан». И на нем ездил до последнего, пока не заболел. Вот так…
-
Пользуйтесь сетями, но не попадайте в них
– Слышу ваши неодобрительные высказывания о «Фейсбуке» и в тоже время читаю ваш блог на «Эхе Москвы» с комментариями юзеров. Нет ли в этом противоречия?
– Социальные сети – вещь полезная, если вы рыбак, а не рыба. Штука в том, что они сети стали формировать наше мнение. Многие посты – как вызов на дуэль, как удар, который требует немедленного ответа. Пользователь вынужден отвечать в запале, не подумав, получает еще более сильный удар и все идет по нарастающей. Кончается баном и разрывом отношений. Люди много лет дружили и разфрендились из-за того, что гроша ломаного не стоит. Или бывает, что кто-то пишет здравые вещи, а на него остервенело набрасываются с разных сторон. Есть озлобленное и крикливое меньшинство, которое раскалывает сложившиеся общности, разрывает связи между людьми. Это как распространяющаяся зараза. Меня это пугает. Фейсбук как бы настаивает на том, что мнения бывают правильные и неправильные, а я считаю, что мнения бывают разные. Я дружу с людьми разных взглядов, которые по-разному мыслят. Мне в голову не придет порывать с ними из-за несогласия по так называемым «животрепещущим» вопросам, и я полагаю, что это нормально. Мне кажется, что человек, который живет своей головой, не должен поддаваться ни пропагандистскому напору, ни напору той или иной фейсбучной стаи.
-
Художник и государство
– Как вы считаете, художник сейчас больше зависит от власти, чем в 90-е годы?
– Безусловно. Мы вернулись в советские времена, только хуже исполненные. Опять есть темы желательные и темы нежелательные, опять есть проекты, которые пытаются закрыть, проекты, которые закрывают, и проекты, которые поднимают на щит, хотя у них нет ни коммерческих, ни фестивальных перспектив, а только соответствие конъюнктуре. Кинобизнес не развивается, частные деньги находятся почти исключительно на комедии, да еще кто-то пытается снимать за копейки, которые можно насобирать по миру с шапкой, что вуалируется словом «краудфаундинг». Все остальное зависит от государства, которое платит и хочет заказывать музыку. Я не против госзаказа, если он основан на национальной идее. Но это не должна быть идея запертых границ, осажденной крепости и ксенофобии. И мне не нравится, когда пытаются регулировать то, что прямому регулированию не поддается. Не дают дорогу идущим поперек привычного, а опираются на послушных и при этом рассчитывают на какой-то рывок или прорыв. Но «комсомольцы» прорыва не сделают. Индустриальный и художественный прорыв могут сделать только неформатные люди вроде Копполы и Спиллберга, которые когда-то создали новое американское кино. Молодые, дерзкие, амбициозные, талантливые творцы и безумцы. Госконтролю они неудобны, ему удобны исполнители. Я все это говорил четыре года назад, когда сверху начали реформу. И что из нее вышло? Вместо четверти проката наше кино собрало 18%. Несмотря на все разрекламированные военно-патриотические» блокбастеры, из которых ни один не окупился. А неизменная «серая зона» из убыточных и художественно несостоятельных фильмов?
– Можете набросать проект более эффективной модели с участием государства?
– Независимая экспертиза проектов на входе и на выходе. Зависимость финансирования следующего проекта от результатов фестивального и коммерческого проката предыдущего. Беда в том, что экспертов подбирают те же инстанции, которые предпочитают «комсомольцев», и в том, что одобрение начальства оказывается важнее фестивальных наград и успехов в прокате.
-
Истории, рожденные в WC
– У вас наверняка масса нереализованных сюжетов, причем где-то вы обмолвились, что особенно часто они приходят в общеизвестном уединенном месте. Есть у меня гипотеза, что их притягивает свежеочистившийся организм. Может, поделитесь? Если стибрят, придумаете новые…
– Ну что ж. Любимая история – про русского киллера, которому надоело мочить людей, и он уехал в Италию, стал художником, но бездарным, и не преуспел. Встретил итальянку, чьих родителей убила мафия, женится на ней, скрыв свою прежнюю профессию, и они едут в свадебное путешествие в ее родные места. Где, естественно, правит мафиозный клан, отправивший на тот свет ее папу и маму, которым она мечтает отомстить…
– И оказывается, что против русского лома нет итальянского приема?
– Узнаете, если сниму. Еще была история, основанная на действительности, когда белые офицеры, после поражения в гражданской войне оказавшиеся в Гонконге…
– … решили поднять над ним белый флаг?
– А вот и нет. Пошли работать в местную полицию. Потом сюжет про женщину, которая наперед знала, что ей скажет тот или иной мужчина, и про то, как трудно ей было жить с такой способностью. Или про мужика, который покупает дачу и гараж со странной дверью. Заходит – и проваливается в 1987 год. Я уж не говорю про замыслы экранизаций русской фантастики, которую очень неплохо знаю.
– Включая новую постановку «Трудно быть богом»?
– Нет. Во-первых, это шестидесятническая повесть, а я из совсем другого поколения. У нас разные отправные точки. У них – революция и Отечественная, у нас – 91-й год. Во-вторых, в «Трудно быть богом» есть герой, которого в моем фильме быть не может, а в-третьих, с отцом конкурировать бессмысленно. Но пока все мои попытки убедить тех, кто располагает деньгами, в том, что кинофантастика будет иметь спрос, не увенчались успехом.
– И вы взялись за экранизацию Довлатова, причем для убедительности запаслись социологическими аргументами?
– Пришлось запастись, потому что множество людей, с которыми я делился замыслом, говорили, что Довлатов никому не интересен. Тогда мы заказали Левада-центру опрос: «Хотели бы вы увидеть фильм про Довлатова?»
– «Про Довлатова» или «по Довлатову»?
– Про. Четыре дня из его жизни в Ленинграде в 1971 году. Так вот, 28% опрошенных ответили «да». В городах – больше, в деревнях и поселках меньше, но даже там – 20%.
– До чего же образованный у нас народ – я-то думал, что саму фамилию «Довлатов» знает далеко не каждый десятый, а тут больше сорока миллионов набежало!
– Ну, может, кто-то слукавил, что знает, кто-то только слышал, но не читал, кто-то в кино не пойдет, а будет ловить в интернете, но все равно число огромное! Даже если в кинотеатры придет вчетверо меньше, при небольшом бюджете будет очень круто.
– 10 миллионов на 200 рублей – 2 миллиарда. Наши «блокбастеры» столько не набирают. Желаю вам успеха!
– К черту!
