Почему скандальный фильм Гаспара Ноэ не допустили до проката и где грань между эротикой и порнографией
Историю с фильмом франко-аргентинского режиссера Гаспара Ноэ «Любовь» в России даже скандалом не назовешь. Говорят, лично министр культуры Владимир Мединский посмотрел ленту и был глубоко возмущен. Ведомство постановило: в картине слишком много порнографических сцен, чтобы давать ей прокатное удостоверение. На фоне шума вокруг Довлатовского фестиваля в Пскове и других разборок с запретом «Любви» смирились быстро. Такое впечатление, что не слишком многие ждали ее на экранах и верили в прокат (самым нетерпеливым хватило единственного показа на ММКФ, будут и другие фестивальные сеансы в Москве и Питере). Сам фильм многим видевшим резко не понравился — не из-за непристойности, а по причинам художественного свойства. А порнография — штука вредная, отчего не запретить? Однако ситуация с «Любовью» не так проста, как может показаться.
Где здесь порно?
«Любовь» может раздражать, даже возмущать — как, кстати, и предыдущие фильмы Ноэ «Необратимость» и «Вход в пустоту», у которых есть как страстные поклонники, так и убежденные противники. Однако даже сам факт включения каждой из этих картин в официальную программу Каннского фестиваля — мероприятия во многом консервативного — свидетельствует о том, что порнографией картины Ноэ обозвать можно только в фигуральном смысле, со злости.
Порнография — чисто утилитарная штука. Одни люди снимают, а другие покупают визуальный продукт, содержание которого — разные формы секса. Его единственная задача — техническая: возбуждать. Художественные амбиции порнографии противопоказаны, если они случайно присутствуют в таких фильмах, то исключительно на правах изысканных извращений. Разумеется, есть среди порнографов и порнозвезд персоны интеллектуальные и амбициозные — взять ту же Сашу Грей (Бывшая американская порноактриса, известная также своим творчеством в сфере кинематографа, моды и музыки) или Стою (Сценическое имя американской порноактрисы и модели Джессики Стоядинович), — но умничают они на других площадках, а свою непосредственную работу выполняют так же, как остальные.
У Ноэ ситуация обратная. Все его фильмы обладают претензиями на глубокий смысл и художественную новизну, временами — на радикальность. Откровенные сцены секса здесь — лишь часть программы эпатажа, важная, но далеко не единственная. Так устроена и «Любовь», темы которой — потерянность, депрессия, одиночество, которое можно испытывать даже в постели с любимым человеком. По большому счету, это довольно обычное авторское кино о проблемах, так сказать, современной молодежи, только безумно претенциозное. Рядом с отсылками к Пазолини, Годару и Фассбиндеру здесь — длинные и довольно унылые сцены совокуплений, в которых актеры снимались сами, без дублеров. В Каннах в зал на премьеру прорывались с боем, но уже через полчаса после начала как минимум пятеро моих соседей по ряду сладко спали. Есть, однако, и те, кому удается найти в этом монотонном зрелище кайф, какую-то свежесть и новизну. Наверняка нашлись бы они и среди российских зрителей. Не очень ясно, почему взрослых людей (разумеется, выпускать «Любовь» собирались с маркировкой «18+») лишили этого удовольствия. Или, говоря корректнее, права на собственный выбор и самостоятельное суждение.
Вопрос терминов
Категорически непонятно, каковы формальные критерии для такого запрета. Сцен секса в фильме «слишком много» — это как? Надо высчитывать проценты? И сколько в такой ситуации «слишком»? А если выходит эротический, но, допустим, менее откровенный фильм, где герои постоянно будут валяться в постели друг с другом, — тоже запрещать? Ведь секс без остановки — путь в тупик, не так ли?
Существует мнение, что эротика превращается в порнографию там, где на экране показывают половые органы, — то есть эстетика сменяется физиологией (разумеется, это тоже сомнительный критерий, поскольку у каждого свои представления о том, что красиво, а что уродливо). Но в таком случае гигантское количество фильмов, уже побывавших в российском кинотеатральном прокате, необходимо было запрещать, а никто этого не сделал, хотя законодательная база в этих вопросах за последние годы существенно не менялась.
Вот вам беглый перечень. Обладатель берлинского «Золотого медведя», пронзительный «Интим» Патриса Шеро — одна из лучших драм о любви за последние годы. Радикальные философские притчи француженки Катрин Брейя, от «Романса» до «Порнократии» (кстати, когда-то карьера Брейя началась после крошечной роли в «Последнем танго в Париже» Бернардо Бертолуччи — а вы знаете, что в этом, давно признанном классикой, фильме есть сцена анального секса, «сыгранного» артистами по-настоящему, без дублеров?). Выдающаяся «Собачья жара» австрийца Ульриха Зайдля, получившая «Серебряного льва» в Венеции. Хулиганские и рок-н-ролльные «9 песен» лауреата, кажется, всех фестивалей мира Майкла Уинтерботтома, где нет вообще ничего, кроме секса и музыки. Прекрасная «Жизнь Адель» Абделатифа Кешиша («Золотая пальмовая ветвь» в Каннах), где каждый из эротических эпизодов мог претендовать на звание отдельного произведения искусства. Наконец, шедевры Ларса фон Триера «Идиоты», «Антихрист» и «Нимфоманка», где даже участвовали порноактеры. Правда, прокатчики «Нимфоманки» и без предупреждений Минкульта поостереглись выпускать в прокат полную режиссерскую версию фильма без цензуры, хотя права на такой прокат у них были и зрительский успех был бы обеспечен. Дело было уже при Мединском.
Для подобных двойных стандартов — раньше было можно и вдруг стало нельзя — может существовать лишь одно и то довольно хлипкое объяснение. Мол, те фильмы были явлениями искусства, а «Любовь» Ноэ — нет. Но здесь и возникает опаснейший прецедент, когда чиновник выступает в роли критика-цензора, самовольно решающего, что считать искусством, а что не считать. Случившись однажды, это может повториться многократно. Так скоро картинам будут отказывать в прокатном удостоверении просто на том основании, что бюрократам Минкульта они не пришлись по вкусу.
Слово и дело
Осознанно или нет, но запретом «Любви» Мединский решает парадокс той полуцензуры, которая уже не первый год существует в России. У нас запрещена матерная лексика, которую теперь полагается называть исключительно «нецензурной бранью», а шедевры новейшей литературы — от Венедикта Ерофеева до Владимира Сорокина — надо продавать в целлофановой обертке и со специальной пометкой на обложке. В прокате были цензурированы фильмы Андрея Звягинцева и Валерии Гай Германики, буквально только что один из ведущих отечественных драматургов Иван Вырыпаев жаловался, что вынужден чаще писать пьесы для зарубежных театров, поскольку многие его тексты без мата теряют смысл. Таким образом, по факту у нас запрещены слова для обозначения тех процессов, которые, вроде бы, разрешены! Показывать секс можно (в том же фильме Германики эротические сцены весьма откровенные), говорить о нем — ни-ни.
Это, конечно, непорядок. Противоречие необходимо было срочно устранить. Если уж мы движемся назад в СССР, пора вспомнить и о том, что секса в этой стране официально не существовало. Никакой правовой логики здесь не требуется, общечеловеческой — тем более (все-таки род человеческий без секса прекратит свое существование, об этом должны догадываться даже в Минкульте). Совершенно иррационально есть ощущение, что секс — зона свободы, зона вне контроля и правил, а значит, ее необходимо как-то ограничить, срочно регламентировать.
Кстати, если уж искать в «Любви» Гаспара Ноэ какой-то немудреный смысл, то он именно в этом тезисе: плотская любовь может быть разрушительной и даже страшной силой, но без нее жизнь немыслима, как без воздуха. Вроде банальность, но только не в России. Для нас этот тезис отныне — спорный.
