Михаил Трофименков о «Ничтожестве» Николаса Роуга
Жаркое нью-йоркское лето тысяча девятьсот пятьдесят какого-то года: по одним приметам — 1953-го, по другим — 1954-го или 1955-го, впрочем, это не имеет ровным счетом никакого значения. Короче, на Бродвее в фильме Николаса Роуга стоят этакие монументальные, аляповатые пятидесятые, мужчины носят тяжелые челюсти, фасонные шляпы и маленькие глазки. Никому не спится: одним по службе, другим от духоты, третьим от тоски. Мэрилин Монро (Тереза Расселл), именуемая просто “актрисой”, отработала, наконец, последний дубль на съемках знаменитой сцены с вздымающимся платьем из “Зуда седьмого года” Билли Уайлдера и едва не застудила себе все, что только можно, раз за разом ступая на вентиляционную решетку подземки. Но не возвращается в постылый дом, а заявляется в гостиничный номер к бессонному Эйнштейну (Майкл Эмиль) — просто “профессору”,— чтобы объяснить ему теорию относительности. Как в дурной комедии положений, являются незваные и нежеланные гости. Профессор приехал на антивоенный конгресс, но его терроризирует сенатор Маккарти (Тони Кертис) — просто “сенатор”. Требует, чтобы тот вместо конгресса явился на допрос в сенатскую комиссию, покаялся в коммунистических заблуждениях и стал стукачом. Профессору и без того тошно: мучают угрызения совести за Хиросиму, а тут еще эта Мэрилин норовит завалить его в постель — впору спать, запершись в ванной. Словно Хиросимы и Монро мало, в дверь ломится еще и ее муж, знаменитый бейсболист Джо Ди Маджо (Гэри Бьюзи) — просто “спортсмен”. Парень он, в общем, добрый. Вместо того, чтобы двинуть Эйнштейну в челюсть, горестно вопрошает у жены: “Ты, что переспала еще с одним психиатром?” Индеец чероки, работающий в отеле лифтером, изрекает мутные пророчества, у актрисы случается выкидыш, а стрелки часов ученого навеки застыли на 8.15 — времени гибели Хиросимы. Сама по себе идея свести в абсурдной ситуации несколько современников, никак друг с другом в реальности не пересекавшихся, зато определявших пресловутый “дух времени”,— абсолютный китч. Но Роуг китча не боится: только в его липкой вселенной он чувствует себя как дома. Человек анилинового рок-н-ролла, дитя “свингующего Лондона” 1960-х, он прогремел невнятными, но тревожными фильмами-галлюцинациями с Миком Джаггером (“Представление”, 1970) и Дэвидом Боуи (“Человек, который упал на Землю”, 1976). Кстати, Анджела, жена Боуи, жаловалась, что Роуг споил на съемках Дэвида: во матерый человечище. Эйнштейн, Монро, Маккарти и Ди Маджо для него — и с этим не поспоришь — те же, даже еще более несчастные, звезды рок-н-ролла. Коллективное бессознательное отобрало у них даже их, так сказать, трехмерность. Монро для всех — голая девка на красных простынях со знаменитой фотографии. В жизни ее никто не узнает. Пуще того: Маккарти принимает ее за недорогую шлюшку. Ди Маджо — парень, чье фото украшает спичечные коробки. Маккарти еще не достиг двухмерности, но изо всех сил к ней стремится: госбезопасность для него куда как менее важна, чем возможность попиариться в эффектно идиотском шоу, в которое он превратил заседания своей комиссии. Хорошо еще, что Эйнштейн в фильме никому не показывает язык, но и без того кажется совершенно мультяшным персонажем — гротескным чудаком. Впрочем, все они — мультяшные, оттого и страдают, оттого и тщатся доказать самим себе собственную реальность. Не понимают, бедные, что ни в каком они уже давно не в Нью-Йорке, а в аду, притворившемся гостиничным номером. И даже атомный взрыв в отдельно взятом отеле не принесет избавления.
