Вот разговор, состоявшийся почти 30 лет назад.

 

МАРК РУДИНШТЕЙН: Я ДЕЛАЮ СЕБЕ ИМЯ, А ИМЯ ДЕЛАЕТ МНЕ ДЕНЬГИ

 

Виктор Матизен. Когда при знакомстве я вам сказал, что “Киноглаз” интересуется деловыми людьми, вы ответили, что не считаете себя таковым. Что вы имели в виду?

Марк Рудинштейн. Я не готовил себя к подобному роду деятельности и еще не настолько свыкся с ним, чтобы принимать такое звание.

В.М. Что же вас побудило избрать эту стезю?

М.Р. Критическое положение, в котором я оказался после того, как все мои ближайшие родственники покинули СССР. Поскольку я был вписан в паспорта моих убывших родителей, сведения об этом родстве дошли до соответствующих органов, и мне пришлось уйти с режимного “Гознака” в администраторы цирка с зарплатой семьдесят рублей в месяц и командировочными руль тридцать в сутки вместо обычных двух шестидесяти.

В. М. Но в такой ситуации было бы естественней двинуться вслед за родными. Почему же вы этого не сделали?

М.Р. Я и сам себя спрашивал: “Почему?” И находил несколько причин, из которых две посимпатичнее, а третья ближе к действительности. Во-первых, я объяснял себе это тем, что хочу сохранить возможность в любой момент оказаться на Дерибасовской. Вторую причину я высказал своей матери перед расставанием, как нам казалось, навсегда: “Я хочу посмотреть, чем это кончится…” Прозаическое объяснение состоит в том, что тогда у меня родился ребенок, а жена уезжать не хотела.

В.М. Что касается “посмотреть”, тут вы не были одиноки в своем любопытстве. Ну а теперь, когда посмотрели?

М.Р. А теперь тем более. Теперь меня держит злорадное чувство, которое я испытываю при виде всех этих партийных секретарей, не дававших нам разогнуться и называвших черное белым, а нынче каждый день просящихся ко мне на работу. И не надо их ни сажать. ни преследовать, ни тыкать им в нос прошлым — пусть живут среди нас, это само по себе отмщение. Ну а если всерьез — зачем мне уезжать, когда я начал реализовывать свои возможности здесь.

В.М. Ваше самочувствие сильно изменилось?

М.Р. Еще бы! Одно дело чувствовать себя импотентом из-за того, что не можешь заработать как следует, и совсем другое — ощущать мужские мускулы, быть в состоянии сделать жест или шаг…

В.М. Это признание забавно пересекается с негодующим рассуждением основопопожника марксизма о том, что деньги компенсируют их обладателю любой недостаток — сипы, ума. красоты. Или, как сказал бы современный философ, выполняют роль протеза…

М.Р. Не вижу в этом ничего дурного. Но почему непременно компенсируют? Скорее уж выражают возможности или измеряют способности…

В.М. Это только в идеальной модели — при равенстве стартовых условий и равенстве прав, чего в действительности не бывает. Но вернемся к истокам причин вашего повышенного тонуса. Как каждый мужчина помнит свою первую женщину, первый заработок и первую отключку, так, наверное, каждый предприниматель помнит свое первое дело. А учитывая полукриминальный характер нашего предпринимательства, я бы даже сказал так: помнит, как он шел на свое первое дело…

М.Р. Вы знаете, когда одного итальянского гонщика спросили, почему он выигрывает состязания, он ответил: “Потому, что другие при виде аварии жмут на тормоза, а я — на газ…” Вот так и я почувствовал прилив адреналина, когда меня в 82 году начали подводить под статью.

В.М. Кто? Родина должна знать своих героев…

М.Р. Такой крупный для своих способностей следователь по особо важным делам Мысловский. За семь лет работы в Росконцерте он насчитал мне аж четыре с половиной тысячи похищенных рублей. Это выходит, что я в месяц крал полтора червонца…

В.М. Скромничаете, гражданин Рудинштейн. Выходит больше полтинника. А ведь даже копейка, даже колосок, утаенный от государства…

М.Р. Так я и не спорю. По тогдашним законам меня спокойно можно было и расстрелять, если хорошо покопаться. Ведь шага нельзя было сделать, чтобы не нарушить чего-нибудь. Надо тебе, к примеру, отвезти аппаратуру в аэропорт, даешь рабочему те самые пол сотни, что вы мне начислили, и можешь быть спокоен. Через месяц пишешь в отчете номер машины, естественно, липовый, и все — при проверке ты попался. Ведь по их логике, раз не было машины с этим номером, значит, не было и перевозки, а значит, ты эти деньги присвоил. Вы улыбаетесь, а я после четырех пет следствия был приговорен к шести годам и сидел, смешно сказать, в четвертом изоляторе, построенном под узбекское дело, где сейчас сидит ГКЧП. И сидел десять месяцев, пока в 87 законы не поменяли на противоположные и меня не выпусти¬и. А на газ я стал нажимать еще в 82-м, когда “меня ушли” из Росконцерта и я, воспользовавшись кое-какими послаблениями, открыл едва ли не первое в стране хозрасчетное предприятие “Досуг”. Мы стали платить исполнителям не по ставкам министерства культуры, а по контрактам. Естественно, вошли в противоречие с кучей всяких постановлений, но нашли способ с ними бороться — засылать шпионов в разные учреждения и вытаскивать из-под сукна другие постановления. Увязывали одни с другими и не только держались, но даже набирали скорость, то есть наращивали темп доходов, хотя требования артистов уже росли обратно пропорционально желанию зрителей на них ходить. Но я стал понимать, что концертное дело нуждается в серьезной реорганизации — надо готовить звезд и бизнес под звезд…

В.М. С чего начались ваши контакты с кино?

М.Р. С Андрея Разумовского. Его “Фора-фильм” сняла ленту о Галиче и комедию “За прекрасных дам!”. Первая пришлась мне по душе, вторая — нет, но я видел ее зрительский потенциал и решил, что не мне исправлять вкусы, не мной испорченные. Потом я подвел под этот принцип “теорию коридора” — зритель должен иметь возможность войти в любую дверь, в какую захочет… Главное, чтобы двери были.

В.М. Сколько же вы выложили за прокат этих лент и сколько извлекли из него?

М.Р. Заплатили по восемь тысяч, а заработали тридцать и сорок пять соответственно. Мелочь, но приятно. Первой нашей крупной операцией была покупка прав на прокат “Интердевочки” в Прибалтике. Тут мы отдали сто тысяч, а выручили два с половиной миллиона.

В.М. Это больше, чем выручила за прокат своего тела героиня ленты… И на что вы употребили доход?

М.Р. Вложили в производство “Супермена”. Ушло, включая рекламу, три миллиона, а собрали мы на нем уже двенадцать.

В.М. Сами прокатывали или прод¬вали копии?

М.Р. Я еще ни разу не продавал ко¬пий, все прокатывал сам. И очень успешно, пока…

В.М. Пока не появился Таги-заде?

М.Р. Таги-заде — всего лишь ставленник Ермаша, Павлёнка, Марьямова и всей компании чиновников старого Госкино.

В.М. Почему вы думаете, что он их человек, а не они – его люди? Что он не взял их из того же злорадного чувства, которое испытываете вы, видя некогда всесильных функционеров в своей приемной?

М.Р. Мне трудно судить о его чувствах. Я сужу по его словам. Почитайте, что он говорит, и вы поймете, под чью диктовку он это говорит. Я сужу по его действиям. Вступление в КПСС в 88-м является или следствием болезни мозга, или желанием подобраться к партийной кассе. Поскольку болезнью мозга он не страдает, остается второе. И заметьте: сразу же после этого он становится главой АСКИНа, а за ним появляется вся эта тройка…

В.М. Post hос не значит propter hос («после того» не значит «вследствие того» — лат. — ред.), говорили древние, но не будем придираться. Пусть даже он пользует партийные деньги. Что вы имеете против деятельности АСКИНа?

М.Р. То, что эта фирма хочет делать деньги на третьесортном американс¬ком кино, предназначенном для тре¬тьего мира. На первосортное у них де¬нег не хватает. То, что ввозимая ими продукция вытесняет с экранов отечественное кино. Что касается лично Таги-заде, то я полагаю, что он влез не в свое депо. Торговал бы себе гвоздиками. Здесь от него была прямая польза — решил же он цветочную проблему в Москве… Мне не нравится, что он кичится своими миллионами. Если он миллионер, это значит, что он кладет выручку не в кассу фирмы, а себе в карман.

В.М. Человек отождествил свои личные интересы с интересами дела — как же его за это ругать? А разве вы не миллионер?

М.Р. Лет через пять-семь, может быть, и буду. Сейчас мое личное состояние невелико. Но в большем я не нуждаюсь, поскольку благодаря фирме, у меня нет ни жилищной, ни продовольственной проблемы, и многое есть – скажем, служебная машина…

В.М. И все же, если говорить о прокате — неужели роль Таги-заде, этой акулы капитализма, не похожа на роль настоящей акулы в биоценозе? Как волки поддерживают спортивную форму зайцев, так эти купленные АСКИНом поделки заставляют наших, тяжелых на подъем предпринимателей, посуетиться перед клиентом…

М.Р. Я не предлагаю ни запрещать зарубежное кино, ни вводить квоты на отечественное. Нужно сделать простую вещь: обложить прокат таких поделок налогом, и направить эти отчисления на развитие национального кинематографа. И бороться не с безнравственностью на видеокассетах, а с видеопиратством, подписав соответствующую конвенцию об охране авторских прав.

В.М. Как протекает ваше капиталистическое соревнование с АСКИНом в настоящее время, и какую судьбу вы прочите Таги-заде?

М.Р. Появились симптомы, что зритель перекормлен АСКИНовской пищей. Отовсюду текут заявки на свое кино, и это естественно — у нас есть интерес к самим себе! А Таги-заде, я думаю, покуражится еще какое-то время и исчезнет так же внезапно, как и появился. Вернется к своим теплицам и конюшням или найдет иное применение своим талантам.

В.М. Ваши последние предприятия – я имею в виду кинофестивали — многие называли меценатством, подразумевая, в общем, необратимую раздачу денег на гуманитарные цепи. С чего это они взяли?

М.Р. Во всяком случае, не с моей подачи. Тут нет ни меценатства, ни, тем более, благотворительности, а есть расчет, если угодно, корыстный. Кинофестивали создают мне имя. А имя в бизнесе делает деньги — тем, что на него пойдут выгодные предложения.

В.М. Иными словами, формула вашей фестивальной деятельности: “деньги — имя — деньги”?

М.Р. Конечно. Я вложил в “Кинотавр” полтора миллиона и не сомневаюсь, что отдача от него будет гораздо больше.