Исповедальный роман Ежи Пильха «Под крепким ангелом» («Pod mocnym aniołem», 2000), то есть «Под ангелом крепкого алкоголя», в русском переводе получил название «Песни пьющих» – надо думать, более понятное нашему некатолическому сознанию.
Но к экранизации Войтека Смажовского (2014), показанной на очередном фестивале польского кино «Висла», слово «Песни» не подходит совсем – ни буквально, ни метафорически; разве что издевательски. Если это кино на что и похоже, то, наверно, на картину Страшного Суда, который пьющим персонажам приходится пережить уже при жизни.
Войтек Смажовский приобрел известность в Польше и за рубежом после второго фильма – «Дом зла», или «Плохой дом» («Dom zły», 2009), персонажи которого тоже пили не просыхая и собирались наладить сбыт самогона в стоящую в польском городке советскую военную часть. Сквозь гиперреалистический стиль, напоминающий Андрея Звягинцева и режиссеров румынской «новой новой волны», неожиданно проступал фольклорный сюжет – один из героев, одурманенный алкоголем и обманутый ночной темнотой, по ошибке убивал не намеченную жертву, а собственного сына. Соединение жесткого и в то же время холодноватого натурализма с притчей стало одним из главных трендов современного социального кино. Видимо, не случайно, что среди художников, вышедших из бывшего социалистического лагеря, сложился новый морализм, когда режиссер, вооруженный двумя бичами – документом и вечными моральными заповедями, – бескомпромиссно судит мир, который видит вокруг себя. Сегодня Смажовский считается самым профессиональным и перспективным мастером в польском кино и каждый его фильм смотрит миллионная аудитория. После военной драмы «Роза» (2011) и картины о полицейской коррупции «Дорожный патруль» (2013) он вернулся к алкогольной теме, которой уже буквально сочился «Дом зла».
«Под крепким ангелом» – жуткий фильм. Как и литературный первоисточник, он почти не имеет линейного сюжета, а общая динамика, скорее, противоположна книге – если автобиографический герой Ежи Пильха обретает определенную надежду на то, что победит свой порок, то все надежды героя, которого играет Роберт Венцкевич, спрессованы в первые 10 минут фильма. Пан Ежи встречает молодую женщину, которая готова выйти за него замуж (после того как подобрала его пьяного и загибающегося в подворотне), у него вышла успешная книга, он раздает интервью телевиденью и кокетничает перед огромной молодежной аудиторией, объясняя, какой он «мистер Неуловимый», потому что определения его состояний пьяный/трезвый могут быть одинаково ложны. После этого герой раз за разом проходит один и тот же цикл: попадание в лечебницу – лечение и увещевания – раскаяние и выход – визит в кабак «Под крепким ангелом» – запой и срыв – возвращение в лечебницу. В кабаке и в лечебнице его траектория пересекается с другими персонажами, которые ходят по своим кругам – в процессе терапии его, как писателя, даже обязывают записывать истории тех, кто сам ничего написать не в состоянии. Не буду их пересказывать – это целая галерея хроников от девушки, которой когда-то дали рюмку ликера, чтобы преодолеть робость, до кинорежиссера, хлебнувшего международной славы и не устоявшего на ногах.
Одновременно Смажовский подхватывает свойственные тексту Ежи Пильха отсылки к многоголосому культурному контексту (в книге есть целая главка «Цитаты») и вводит несколько эпизодических персон «не отсюда» – Кафку, Ганса Фалладу, Чарлза Буковски и Веничку Ерофеева с репликами из своих произведений. Здесь поминаются ингредиенты «Ханаанского бальзама», а загадка о том, сколько раз в год знаменитый ударник Алексей Стаханов «сходил по малой нужде и сколько по большой нужде, если учесть, что у него триста двенадцать дней в году был запой?» звучит в фильме аж трижды. Смажовский отдает дань и открывателю темы в польском кино, включив маленький фрагмент фильма Войцеха Хаса «Петля» (1957) по повести Марека Хласко.
Визуальный и звуковой ряд абсолютно натуралистический – алкоголики обоего пола пердят, рыгают, блюют, моча и экскременты текут из них ожиданно и неожиданно, всё как в жизни. Вместе с тем понятно, что это не чернуха и не самоцель, а концентрированный образ порока, уничтожающего человеческую личность, и в нем есть, пусть не выраженные явно, и социальный, и религиозный план. Роберт Венцкевич, сыгравший главную роль, – великолепный комедийный актер, в послужном списке которого и Валенса в фильме Вайды, и гротескный Гитлер у Юлиуша Махульского, – достоверен в каждом движении. Совершенная трезвость его игры проявляется в том, что он нигде не переигрывает. В мировом кинематографе множество «вкусно» сыгранных пьяниц, здесь не тот случай; актер идет по тонкой грани, чтобы не вызвать никакой определенной эмоции – ни отвращения, ни осуждения, ни смеха, ни даже жалости и сочувствия. Идентификация тоже не нужна, зритель должен увидеть хронического алкоголика отстраненно, детально и правдиво.
В конце пан Ежи снова покидает лечебницу и на вопрос таксиса «Куда едем?» отвечает: «Хороший вопрос…» В финальном кадре режиссер оставляет его на пересечении трех улиц.
Признаюсь, «Дом зла» произвел на меня более сильное впечатление. Там были две вещи, которые в «Крепком ангеле» «растворились»: история как фабула и История как четко обозначенный фон. Без них фильм приобретает характер слишком обобщенного и прямого морального высказывания – моральное высказывание художнику вовсе не возбраняется, но его опасность в том, что после просмотра зритель переживает хорошо известную редукцию: нам показали кино про то, что пьянство – плохо. Идентификация с героем, которая происходит в процессе переживания истории и всех сюжетных перипетий, нужна, чтобы зритель пережил катарсис – без этого смысл, заложенный в произведении, не переходит в наш внутренний опыт. «Дом зла» втягивал тебя в жуткую атмосферу запойного пьянства и потрясал страшной развязкой; «Под крепким ангелом» показывает подобную реальность со стороны; ты ужасаешься, думаешь «не дай Бог до этого дойти», «куда мы все катимся» и «надо бы этот фильм показывать в школах», и всё-таки про первое кино хочется сказать, что оно хорошее, а про второе – что оно полезное.
Впрочем, скорее всего, эстетическое суждение об этом фильме не может быть независимым от нашего личного взаимоотношения с пороком. Для кого-то, кому тоже не просто ответить на вопрос, он «пьет в промежутках между тем, как пишет, или пишет в промежутках между тем, как пьет», это может быть очень личным кино.
