Фильм Сергея Лозницы “Событие” – еще одно убедительное выражение кредо выдающегося документалиста: его веры в самоценность хроникального кинокадра. В его самодостаточность
Принцип классического фильма Павла Когана “Взгляните на лицо” доведен Лозницей до абсолюта. В его игровой картине “Счастье мое” один из сильнейших кадров – именно лица, документально снятые в какой-то российской глубинке. Много лиц, толпа лиц, панорама лиц, объединенных неким общим качеством как печатью судьбы.
И вот теперь в Венеции вне конкурса идет “Событие” – напоминание, спустя почти четверть века, о трех днях путча 1991 года. Хроника этих событий снималась на улицах Петербурга. Хроники сохранилось, судя по всему, не так много, и по свидетельству Лозницы, еще меньше сохранилось звучаний тех дней. Лозница возвращается к этим кадрам в 75-минутном фильме, настойчиво вглядываясь в лица – воодушевленные, охваченные азартом пробудившихся масс, но чаще – озабоченные, растерянные. Камера проходит сквозь толпу, выхватывая лозунги, плакаты, обрывки фраз. Спустя четверть века мы, уже умудренные знанием дальнейших событий, тоже всматриваемся в лица в надежде найти ответ – почему все снова ушло в песок, в безгласность, в апатию?
Толпа в фильме не даст ответа. Толпа как толпа. Лица разные, часто прекрасные в своей вспыхнувшей надежде. Романтически вздрюченные, выражающие некий порыв – вполне неопределенный. Жадно вслушиваются в речи Собчака. В его обещания. Хотят верить, опять – верить, опять – в ожидании чьей-то высшей мудрости, чьего-то авторитетного решения. Слышны обрывки некогда зажигательных песен, рубятся стихи. И в черных провисах картины – победно гремит “Лебединое озеро”, увертюра, главная тема балета, успешно оттанцевавшего на телеэкранах весь путч и ставшего его опознавательным знаком.
Посулы с трибун обнадеживали. Все символы советской эпохи повергнуты. Кроваво-красное знамя спущено, серп и молот, поморщившись, свернулись в рулон, советские архивы опечатаны, гэкачеписты названы преступниками. Россия – страна символов, но их, вероятно, недостаточно для того, чтобы строить ее на новых основаниях. Однако символы повергнуты, а значит, дело сделано – и толпа может спокойно разойтись по рабочим местам: новая жизнь объявлена. Дальнейший ход событий мы знаем – торжественная увертюра к “Лебединому озеру” облегченно сменяется на финальных титрах Танцем маленьких лебедей.
Фильм закончен – что в сухом остатке? Венецианский зал принял его вежливо, спокойно, без большого интереса. Возможно, венецианскому залу непонятно, при чем тут “Лебединое озеро”. Возможно, его не трогают русские стихи, переведенные в субтитрах итальянской прозой. Но он совершенно точно сообразит, что обладателям этих юных светлых лиц на экране теперь далеко за сорок. И что многие, вероятно, уже не в России. Хотя и это сегодня не диво: весь мир стронулся с мест. Черно-белые чуть размытые кадры кажутся призраками совсем далекой жизни. Возможно, уже не существующей. И “Лебединое озеро” звучит реквиемом по этой жизни.
Хроника самоценна и самодостаточна, несомненно. Мне не хватало в фильме авторской воли. Быть спустя четверть века просто наблюдателем – мало радости и еще меньше смысла. А додумать увиденное – так уж все додумано и передумано. Мне кажется, картина припоздала на четверть века. Или опередила свое время еще на четверть века, когда лица 1991-го окончательно сольются с толпами 1917-го, чтобы этим не имеющим конца русским опытом подтвердить пушкинское горестное: “Народ безмолвствует”.
