В прокат выходит «Дипан» Жака Одьяра, фильм-победитель последнего Каннского фестиваля, но прежде всего — фильм невозможный. Режиссер словно заключил с самим собой пари, «британское» в своей эксцентричности (в духе, что ли, Честертона)

Его условия: режиссер так подберет “предполагаемые обстоятельства” “Дипана”, что они сделают его заведомо неинтересным, чужим для любого вменяемого зрителя. Пари тем более наглое, что Одьяр работает с жанром как раз душераздирающе родным для чувствительных европейцев: фильм о тяжкой судьбе иммигрантов, стоящих на грани нелегальности. Смысл же пари в том, что, вопреки всему, фильм “победит всех”, не даст отвести глаза от экрана. На котором, заметьте, долгое время не происходит почти ничего, за исключением уборки мусора, которым шпана неутомимо заваливает спальный район, и починки лифта.

Такое “пари” — манифест “анти-ларсфонтриеровского кино”. “Дипан” — анти-“Танцующая в темноте”. Гипнотизер фон Триер тоже заключает своего рода пари, но прямо противоположного свойства: я, говорит он, пущу в ход все самые возмутительные, мелодраматические клише, а вы, такие-сякие, обрыдаетесь и дадите мне каннское золото. Одьяр, в отличие от него, не манипулятор, а благородный режиссер, принципиально отказывающийся давить на слезные железы.

Дипан (Джесутасан Антонитасан) не из тех беженцев, которые автоматически включают рефлекс сочувствия, которым можно и нужно простить даже кровавый срыв с катушек. Не араб, не африканец, не чеченец, не босняк и не косовар, не курд. Тамил с разбойной рожей Будулая и непроницаемым “менталитетом”. Что у него в черепе варится, один цейлонский черт разберет. Грезится ему пару раз слон, так ведь и не сразу поймешь, что это слон: так странно растворяет Одьяр исполина в абстрактных грациозных пятнах цвета и света.

С Дипаном зрители знакомятся, когда он в джунглях руководит массовым ритуальным сожжением трупов. Неважно, что среди жертв — его семья: идентифицировать себя с ним после такого вступления, мягко говоря, непросто. Его даже беженцем не назовешь. Он не из тех, кто убегает, а из тех, за кем все горит, перед кем все разбегается.

Дипан не просто “тигр”, а очень хитрый “тигр”. Мгновенно сориентировавшись — так будет легче получить убежище во Франции,— прихватил с собой Ялини (Калиеасвари Сринивасан), которую выдает за жену. Она, в свою очередь, еще раньше прихватила с собой Иллаю (Клодин Винаситамбу), которую выдает за дочь. Отличная семейка!

Кстати, о семейке. Никакого патриархата, никакого тебе “отца-хозяина” на Цейлоне, судя по всему, не водится. Бой-бабы мужикам спуску не дают: даже тяжелой бабьей доле не посочувствуешь.

Какое нам дело до этих людей: чужие они, чужие, чужие. Даже молодые бандиты, заправляющие в “cite”, куда определят на жительство “семью” Дипана,— безликом пригороде, заранее обрекающем еще не рожденных в его стенах детей на безработицу, отчаяние и наркотики,— нам ближе. Неважно, что у них арабские имена: нормальные французы, успешно интегрированные в истинно французскую безнадегу.

Но пари-то Одьяр выиграл. За тем, как Дипан чинит лифт и сметает пустые банки-бутылки, за его дикими вспышками, которые увенчает в фантастически снятом финале кровавый катарсис, следишь не отрываясь. Это можно объяснить даром “присутствия” на экране, которым наделен непрофессионал Антонитасан, сам бывший “тигр”, тоже вовремя сбежавший в Европу, но переквалифицировавшийся в писателя. И конечно, виртуозностью, с какой Одьяр снимает насилие. Понимаешь, что за какие-то 10 минут Дипан завалил квартал трупами, но этих трупов, за исключением одного, не видишь.

Это все правильные, скучные, механистичные объяснения. “Физика” хороша только тогда, когда становится метафизикой.

Фото: Paul Arnaud / Why Not Productions

“Дипану” в нашем прокате катастрофически не повезло. Это надо же выйти фильму о “террористе”, обманом проникшем во Францию (сцена получения Дипаном убежища невозмутимо уморительна), сразу после беженского кризиса и парижского кровопролития. Гениальный фильм обречен стать аргументом в диалогах кликуш с негодяями. Это ужасно прежде всего потому, что фильм вовсе не о “терроризме”, не о городском насилии, не о беженцах, даже не о мраке “cite”. Социальность здесь — сущий морок. Фильм вообще не об этом мире. В лучшем случае о том, что этот мир — “покрывало Майи”. Дипан — тот же слон: вот он есть во всей своей телесной безусловности, а вот его нет. То есть он есть, но не здесь, а здесь осталась его оболочка, условная именно в силу своей телесности.

Слоны — вовсе не то, чем они кажутся.

Герои всех фильмов Одьяра — по-своему Дипаны. Дипан — типично одьяровский герой, но вышедший в астрал: очевидно, смесь индуизма с марксизмом — мощный ускоритель. Герои Одьяра всегда кажутся “маргиналами”, хотя на самом деле они избранные, просветленные, которым дарован редкий шанс понять, что живут не своей жизнью. Вокруг Дипана, вообще, все не свое: и страна, и язык, и жена, и дочь.

Все фильмы Одьяра — технологические инструкции по преодолению ложной жизни и обретению себя. Ну а то, что и ложные, и истинные их жизни, и способы преодоления кажутся предосудительными,— это тоже иллюзия. Просветление предосудительным не бывает, но и ничего святочного в просветлении нет.

“Слишком скромный герой” (1996) казался (да и был в одном из своих измерений) жестокой издевкой над культом Сопротивления, изрядно лицемерным. Но, по сути, это был фильм о том, как некто Альбер захотел быть героем и стал им, пусть и в жизни, которой не просто никогда не жил, но которую сочинил от и до. Альбер — не авантюрист, не лжец, а демиург.

“Читай по губам” (2001) можно смотреть как суровый и изобретательный фильм об ограблении. Но прежде всего это фильм о том, как два “фрика” осознали, что их увечья (глухота и нечувствительность к боли) — знак избранничества, дающий шанс найти свою подлинную жизнь.

То же можно сказать и о громиле, в душе которого живет тонкий пианист (“Мое сердце биться перестало”, 2005), или, что тоже будет справедливо, о тонком пианисте, заключенном в тело громилы. И о вшивом доходяге (“Пророк”, 2009), ставшем, не выходя из тюремной камеры, новым Мэкки-ножом, королем преступного мира. Тюрьма в “Пророке” — это, конечно, нормальная французская тюрьма с войной кланов и нелегальным трафиком. Но прежде всего это тюрьма метафизическая, тюрьма мнимой реальности и плоти, стены которой можно преодолеть, так сказать, медитацией. Ну а то, что эта медитация состоит из цепи убийств, что тут поделаешь: другой медитации у Одьяра для нас нет.

Фото: Paul Arnaud / Why Not Productions

Есть мистическая мудрость, понимание множественности реальностей и в уникально добром отношении Одьяра к своим героям. Он их создал, он несет за них ответственность. Он не имеет права убить их лишь для того, чтобы расплакавшиеся зрители умилились собственной доброте. Он проводит их сквозь болезненные испытания — в “Ржавчине и кости” (2012) красавица-героиня просто лишалась ног при обстоятельствах, экзотических до нелепости,— но сторицей награждает их за перенесенную боль. Будь они трижды мошенниками, костоломами, убийцами или “тиграми”, герои Одьяра имеют право на свой собственный рай. Не местечко в абстрактном Раю, а именно что свой, чисто конкретный рай.

Одно только непонятно. Траектория Одьяра — немыслимо, невозможно правильная. Он движется по восходящей, от замечательных фильмов к выдающимся и, пожалуй, гениальным. Счастливо избегает нормальных для любой творческой личности срывов, блужданий и припадков завышенной самооценки. И призы собирает тоже по восходящей: спокойно так, как в учебниках написано. В том же Канне: приз за лучший дебют (“Смотри, как падают люди”, 1994), за лучший сценарий (“Слишком скромный герой”), гран-при жюри (“Пророк”), Золотая пальмовая ветвь (“Дипан”). Приз “за вклад” получать еще рано, все прочие награды он уже собрал, а после смерти Махатмы Ганди ему и поговорить не с кем.

Теперь-то что ему делать? Впрочем, нет сомнений, что Одьяр, как Дипан и его призрачный слон, знают ответ и на этот вопрос.

                                                                                                                                                                                      Источник