В канун 9 Мая произошла мобилизация кинематографа
Названы и забыты
«Батальонъ». Кадр из фильма
Следом за «Батальоном», «Битвой за Севастополь» выходит новая (если считать совместный с Китаем сериал), уже третья, киноверсия повести Бориса Васильева «А зори здесь тихие» в интерпретации Рената Давлетьярова. Премьера «исторического кинодокумента, как и михалковского «великого кино о великой войне», — в Кремле. Давлетьяров снимал максимально близко к тексту для нового поколения, причем не читавшего повести.
Не соглашусь с теми, кто требует вовсе отказаться от ремейков старого советского кино. Тут все зависит от вопроса: «ради чего», найдена ли живая связь произведения с нынешним временем?
Безусловно, трагический, внутренне динамичный текст васильевской повести просто создан для экрана. Впрочем, и такой материал требует храбрости авторского видения. В фильме Станислава Ростоцкого каждая из пяти зенитчиц была отдельным миром. Именно поэтому для каждой война оказалась личной катастрофой. В картине же Давлетьярова юные, милые, неведомо как прилетевшие из ХХI века девочки, брошенные наперерез матерым фашистским диверсантам, оказываются жертвами. При этом дилемма — «подвиг или бессмысленная смерть» — остается где-то на периферии сюжета.
Авторы могли бы, как в поэтичном любимовском спектакле, развенчивать «миф о войне как великом деянии», показать убийство как смертный грех, поспорить с казенным оптимизмом, с вновь востребованной установкой «война проявляет в человеке все лучшее». Но даже блеснувшие в фильме идеи (например, сомнение в необходимости защиты сталинского Беломорканала) названы и забыты.
Фильм Ростоцкого, вышедший в начале застойных 70-х, при всей степени его условности и театральности, картонном «современном» вступлении и эпилоге — совпал с запросом общества на «правду о войне» без прикрас и монументальности, на правду, как говорил сам Васильев, «где разорванные артерии и смерть». Поэтому каждую героиню фильма любила и оплакивала вся страна. В финале новых «Зорь…» — ритмичная попсовая песня «Любэ» про зори «тихие-тихие» и хорошего человека, которого обязательно дождется жена. Эта оптимистичная «эстрада» многое объясняет.
Ренат Давлетьяров, судя по всему, хотел снять популярное кино, которое понравилось бы и тинейджеру (авторский голос Гармаша за кадром, фашисты похожи на орков, финал решен в жанре экшена, девушки — словно с журнальных обложек), и ветерану (архаичные диалоги, в зачине тягучий ритм и монтаж советского кино), и начальству (реплики про Беломорканал и прочие приметы сталинского ада даны намеком и смикшированы).
Популярное кино должно быть красивым, пасторальным, эффектным: карельские пейзажи, мадонна с ребенком (Рита Осянина), белая простыня, окропленная кровью, и лошади, выметывающиеся из огня (начало войны), лезвие ножа у глаза, алая капля на зеленом листе. Про оглушительно пафосный саундтрек сочинения Романа Дормидошина промолчу.
Мединский недоумевает, почему в Голливуде подобное кино получается убедительнее, и приводит в пример «Ярость». Да потому, что подобные фильмы в Голливуде делаются долго и тщательно. У нас с советских времен всем рулит «датовская» политика: «Даешь ко дню разгрома фашистских оккупантов всесоюзную премьеру «Освобождения» Озерова!»
Еще пару лет назад военные фильмы не окупались в прокате. Но вот зрительский интерес возбужден, бокс-офисы растут. Для фильма Давлетьярова мягко подвинули главный фильм-конкурент «Мстители». Теперь майские каникулы освещают новые «Зори…»
Если завтра война
Мысль прусского писателя Клаузевица о том, что война — продолжение политики насильственными средствами, не может не прийти при взгляде на нашу киноафишу. Интенсивная военная кинокампания определенно напоминает нездоровый интерес к маршам и военному кино в канун Второй мировой и Отечественной. Названия лент можно было скандировать как лозунги: «За советскую родину!», «Если завтра война». Главным героем фильмов всех жанров стал «Человек с ружьем» (в финале этого фильма Юткевича 1938 года радостный Ильич призывал зрителя не бояться человека с ружьем). Тогда же появилась серия лент о готовности Красной армии дать отпор: «На границе», «В тылу врага»… Даже в комедии «Станица дальняя» военные маневры проходят совсем рядом с кубанскими селами. В популярнейших «Трактористах» (1939) дружно запевают «Марш советских танкистов», и на словах «когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин» поднимают бокалы к портрету лучшего друга кино.
Заметим: милитаризация сознания и реабилитация Сталина, на глазах превращающегося из тирана в мудрого, сильного хозяина, — вещи не просто совместные, но глубинно связанные. Предпоследняя перед нынешней кампания по реабилитации Сталина была запущена в 80-е. Ее намечали к 40-летию Победы. И пока сын Андропова писал просталинскую монографию, Евгений Матвеев экранизировал роман Чаковского «Победа» в духе сталинских монументов Чиаурели. Милитаризм отстаивает использование авторитарной силы при решении не только международных, но и внутренних конфликтов. А патриотическое военное кино призвано убедить: лучшее, что может сделать наш соотечественник, — выполнить приказ и умереть за родину.
Разорванное сознание общества в поисках опоры оборачивается к устоявшимся фактам и домыслам прошлого — война объединяет: тем более война давняя, покрываемая пеплом забвения и мифов. Кинематограф — российский, голливудский — способствует этому мифосложению.
Кино как «театр военных действий»
История мирового кинематографа изумляет повторяемостью синусоид в развитии военного кино. На первом этапе — экран впитывает пропагандистскую идеологию, нагнетая патриотическую истерию поиском внешнего врага. Затем зрителя погружают в войну, как в «мужское приключение». Дальше — реакция поражения или горечь победы. Именно в этот период, как правило, и возникают произведения киноискусства, способные на художественное философское осмысление цивилизационных катастроф: «Баллада о солдате», «Летят журавли». Энергия уникальных авторских высказываний: «Они сражались за родину», «Иваново детство», «Восхождение», «20 дней без войны», «Время танцора», «Молох», «Иди и смотри», «Кукушка» — в распознании человеческого в нечеловеческих обстоятельствах. Отечественный кинематограф с его корневой связанностью с классической литературой, духовными традициями, тончайшим инструментарием, способностью к философскому осмыслению мог бы заняться восстановлением исторической памяти.
Но мы не любим сложной постановки вопросов, в том числе — о цене Победы, игнорируем противоречивое отношение к нашей армии в Европе. Проще двигаться по пути ментальной изоляции.
Нынешние фильмы, романтизирующие «театр военных действий», в основном сделаны в стандартах массовой культуры, стремятся к зрелищности, к приключению. В них в соответствии с батальным жанром воспевается героика, находчивость, решимость, доблесть. Экран охотно и небескорыстно ублажает «новых гедонистов», предлагая эксклюзивнейший из товаров — наслаждение насилием как зрелище. Начальники от культуры рукоплещут военным фильмам, публика несет в кассу деньги. «Почему в нынешней России так много снимают картин о войне? — спросила меня Элизабет Дорнблют, корреспондент Deutschlandradio. — Зачем вы возвращаете Сталина в облике доброго дедушки?» Потому что и война, и культ личности возникают «по просьбам трудящихся», удовлетворяя жажду громадного числа людей, мечтающих о силе в качестве доказательства своей правоты.
Картины же, показывающие безумие, безнадежную неприглядность войны, «дела, — как говорил Толстой, — страшного, бессмысленного и гадкого», — оказываются в опале.
Многослойный «Штрафбат», продиравшийся до горькой исторической правды, избегающий эффектных ходов, федеральные телеканалы не повторяют (после первого показа генералы во главе с Варенниковым довели до сведения власти, что «Штрафбат» — кино непатриотичное, игнорирующее руководящую роль Генштаба и партии, а значит, не нужное народу).
Зато по книге Мединского сняли новый псевдодокументальный «Штрафбат» в цикле «Война и мифы», в котором разоблачают вредную неправду о том, что на всех фронтах воевали сотни батальонов штрафников под жестким прикрытием заградотрядов. Место идеологии уверенно занимает мифология. Нас пеленают в нее, она проникает внутрь. Как рассказывает Даниил Гранин, 65 изъятий было некогда сделано из блокадной книги исключительно по цензурным соображениям. Экран, как и современные учебники, готов подстраиваться под идеологию, переписывая страницы истории.
В сегодняшнем военном кино, и прежде всего в ремейках вроде «А зори…» или «Звезда», смущает плакатность, отсутствие объема, полифонии смыслов, внутренней противоречивости человека и его эпохи. Из кинематографа изымается отдельный сложный, непредсказуемый человек. Отечественных авторов интересует подвиг, герой, увенчанный славой, а не погружение в трагический выбор и сомнения.
«Что такое война? — задается вопросом Сокуров. — Это же не просто поссорились Сталин с Гитлером. Надо чтобы в разных частях Старого Света возникла энергия отрицательного поля, вскормленного амбициями, бесчувственностью к страданиям других, неуемным стремлением к власти. Сейчас эта отрицательная энергия вновь накапливается в различных частях Старого Света». Экран продолжает войну, романтизируя и легализуя «доказательство смерти». Экран может и сам дирижировать войной. Кинокритики говорят о стереотипах, отложенных в сознании благодаря кинематографу. Поэтому вьетнамскую «матрицу» накладывают на события в Афганистане или Ираке. В Пентагоне перед иракской операцией офицерам показывали «Битву за Алжир». Фильм, снятый во славу революции, стал пособием для ведущих регулярную войну. Кшиштоф Занусси, родившийся за три месяца до начала Второй мировой, говорит о родовой травме человечества, инфицированного войной.
Демонстрация военного кино входит в план мероприятий «ко Дню Победы» наряду с военным парадом и салютом. Помимо кремлевского кинопоказа будут сеансы для ветеранов, эти фильмы покажут по федеральным каналам. Но вновь наш телезритель не увидит самый страшный фильм о войне и о Холокосте — «Шоа» Клода Ланцмана. «Они победили», — вздыхает Ланцман, по крупицам восстанавливающий хронику Холокоста и то, как создавался механизм главного «идеального преступления» ХХ века, цель которого была — стереть следы. «Я глубоко презираю тех, кто может с удовольствием маршировать в строю под музыку, эти люди получили мозги по ошибке — им хватало бы и спинного мозга, — утверждал Эйнштейн. — Нужно, чтобы исчез этот позор цивилизации. Командный героизм, пути оглупления, отвратительный дух национализма — как я ненавижу все это. Какой гнусной и презренной представляется мне война. Я бы скорее дал себя разрезать на куски, чем участвовать в таком подлом деле».
«Они победили». И сегодня мы уже привыкли к военной картинке в ежедневных новостях. Сегодня уже уникален мир, война становится нормой существования. А центром этой ужасной «нормы» становится образ непобедимого соотечественника, противостоящего врагу, как правило, злобной «темной силе».
…В канун Первой мировой Николай Второй был вынужден одобрить идею частичной мобилизации. Но война подступала к России не только извне, она вызревала и внутри страны. Знаменитая статья, распространенная под девизом «Мы готовы» была напечатана в «Биржевых ведомостях» 27 февраля 1914 года под заголовком «Россия хочет мира, но готова к войне», авторство которой приписывалось военному министру Сухомлинову. Текст более чем актуальный: «С гордостью мы можем сказать, что для России прошли времена угроз извне. России не страшны никакие окрики. Русское общественное мнение, с благоразумным спокойствием отнесшееся к поднятому за последние дни за границей воинственному шуму, было право: у нас нет причин волноваться. Россия готова! «Россия хочет мира, но готова к войне!»… Россия, в полном единении со своим верховным вождем, хочет мира, но она готова!»
