Перед закрытием фестиваля радийные СМИ и телевизионщики, как обычно, выпытывали у пишущих коллег сакраментальное: «Ваши прогнозы?», «Кто получит «Пальмовую ветвь»?» Но Канны-2015 подтвердили очевидное: любые «экспертные мнения» выглядят гаданием на кофейной гуще, когда творцы «судят» творцов. И дело здесь не только в субъективности братьев Коэнов, на голову которых за «дурной вкус» и «близорукость» мои собратья по профессии обрушили проклятия.
Случается, что в конкурс залетает картина, воспарившая над своими конкурентами. И тогда «окончательное решение» либо очевидно (так было с «Аделью», которой дружно предсказывали победу), либо вопиюще несправедливо (так было с «Догвиллем» Триера, революционным прорывом, которому председатель жюри Патрис Шеро, к всеобщему недоумению, предпочел псевдодокументальный «репортаж» «Слон» Гаса Ван Сента, почти забытый сегодня).
В этом году в журналистском рейтинге, который ведет журнал Screen, лидировала «Кэрол»Тодда Хэйнса — мастерски оркестрованная ретродрама, чувственное погружение в зыбкое и бездонное пространство любви. Ее главным конкурентом, по мнению большинства, могла бы стать лучшая работа в фильмографии Паоло Соррентино «Юность», где феллиниевская традиция (присущая и «Великой красоте», удостоенной премии Европейской академии) сосуществует с барочной пышностью и декоративной эстетикой Висконти. А вся упоительная история смертельной схватки жизни со смертью, старости с молодостью (герои фильма — пожилые творцы: дирижер и режиссер, ювелирно сыгранные Майклом Кейном и Харви Кейтелем) щедро приправлена язвительным сарказмом.
Но «Юность» оставили без внимания, а блистательную «Кэрол» отметили лишь за актерскую работу. При этом вопиюще проигнорировали невероятную и непредсказуемую работу Кейт Бланшет, отдав пальму первенства ее партнерше — Руни Мара, сыгравшей бедную продавщицу. Мара разделила награду с француженкой Эмманюэль Берко, отмеченной за роль в слабом и очень женском фильме Майвенн Ле Беско «Мой король».
Если говорить о главном недостатке программы нынешнего года, он — в засилье, мягко говоря, необязательных французских картин.
Это, например, непонятно как попавшая на конкурс инцестуальная мелодрама «Маргерита и Жюльен» Валери Донзелли или тот же «Мой король» Майвенн (о тетеньке, сломавшей с горя ногу, потому что безумца полюбила). Да и «Долина любви» Гийома Никлу — история пожилых родителей, потерявших сына-гея, — вызывает скорее чувство неловкости за актеров, которым нечего играть (патологически исхудавшая Юппер и патологически растолстевший Депардье топчут иссохшую землю Долины Смерти в поисках контакта с погибшим сыном).
Вместе с тем не соглашусь с хором изничтожающих фильм «Дипан» Жака Одиара. (Он и удостоен «Золотой пальмовой ветви».) Дело не в политической конъюнктуре. Несокрушимая связь современного кино с нынешним противоречивым миром для Канн-2015 стала программной идеей. В целом ряде фильмов была попытка осмыслить, освоить острейшие проблемы, разобраться с укоренившимися мифами. И, скорее всего, отметив не самую лучшую работу режиссера (его «Пророк» уже получал в Каннах Гран-при жюри), фестиваль пытается совпасть с пульсом времени. И это жаркое, опасное дыхание сегодняшнего дня, который неизвестно что всем нам принесет, — ощутимо в картине Одиара.
Потеряв семью, один из «тамильских тигров» (Антонитхасан Джесатхасан) — участников повстанческого движения на территории Шри-Ланки, — бежит в благополучную Францию. Вместе с ним в заветный европейский рай прибывают женщина и 9-летняя девочка. Здесь они должны изобразить нормальную семью. Привыкнуть к чужому миру, прирасти друг к другу. Сжегший военную форму, сбежавший от гражданской войны солдат оказывается в гуще криминальных разборок во французской глубинке. Социальная драма присваивает себе язык триллера. К финалу, увы, страстная динамическая история расплывается в мелодраматике. Тем не менее есть целый ряд острейших проблем и тем, которые в этой картине искусно разыгрываются. Например, мысль о ментальном разрыве цивилизаций, сосуществующих на планете — без надежды понять друг друга.
«Сын Саула» Ласло Немеша — столь отчаянное и при этом художественно осмысленное высказывание о Холокосте, что венгерский дебютант мог бы претендовать и на главную награду. Фильм, получивший Гран-при жюри, вступает во внутренний диалог со столь же бескомпромиссной картиной Элема Климова «Иди и смотри». В финале климовской трагедии состарившийся от страданий мальчик целится, но не может выстрелить в фото маленького Гитлера. В финале фильма Немеша ангельского вида мальчик становится последней «фотографией жизни» в глазах обреченных на смерть узников лагеря, пытавшихся совершить побег.
Лучшим режиссером назван крупнейший представитель новой волны тайваньского кино Хоу Сяосянь, фантастическим образом сшивающий авангард и традицию. Его «Убийца»разыгран по правилам традиционного жанра «уся» — кинематографа боевых искусств, при этом не лишен фирменного для Сяосяня гипнотического ритма и меланхолии. Но главное (и, видимо, решающее обстоятельство для Коэнов, собратьев Сяосяня по профессии) — это виртуозный кинематографический язык: игра света, не просто продуманное, но изобретательное, я бы сказала, балетное движение камеры. Несмотря на обманчивую жанровую тривиальность, картина обращена к искушенному зрителю, способному оценить ее артистизм и мощный гуманистический посыл.
Приз жюри отдан «Лобстеру», сюрреалистической антиутопии греческого режиссера Йоргоса Лантимоса. Фильм — фантасмагорическая метафора бесперспективности и бесчеловечности режима узаконенных правил «общества порядка». Общества, где одиночек (не вступивших в брак) в буквальном смысле превращают в животных. Впрочем, у вас есть выбор: стать лобстером или попугаем.
Если говорить об общем настроении программы, его можно определить простым слоганом: «Все умрут».
Депрессивное настроение присуще подавляющему большинству картин. Тема смерти солирует. Умирают герои фильмов Соррентино, Морретти, Никлу. Танатос правит свое дело в аду Освенцима в страшной фреске «Сын Саула». Суицидальное настроение источают неудавшееся кино Гаса Ван Сента («Море деревьев») и семейная драма Йоахима Триера«Громче, чем бомбы», в которой витает тень погибшей матери (еще одна непрописанная роль Юппер). В «Маргерите и Жюльене» Валери Донзелли влюбленным друг в друга брату и сестре отрубают головы. Герой фильма «Хроник» мексиканского режиссера и сценариста Мишеля Франко ухаживает за умирающими людьми, помогая им достойно встретить смерть. Но и сам брат милосердия (Тим Рот) когда-то потерял сына («Хроник» получил награду за лучший сценарий). Ну а занавесом сакраментально пессимистической программы стал костюмированный «Макбет»: «Я жить устал, я жизнью этой сыт и зол на то, что свет еще стоит».
Смерть как символ безнадеги, бездорожья, отчаяния — такова рифма кинематографа современности вязкому хаосу, в который погружается мир. Смерть — энигматический провал. Закон, а не кара за прегрешения. Движение «в ту темноту обуглившихся линий» — не апокалипсический сценарий будущего. Memento mori для современных кинохудожников — система координат «здесь и сейчас», пространство для встречи человека с самим собой.
В Древнем Риме эти слова про смерть кричал раб во время триумфального шествия римских полководцев. Но, согласно свидетельству раннехристианского писателя Тертуллиана, на самом деле фраза звучала несколько иначе: Respice post te! Hominem te memento! («Обернись! Помни, что ты — человек!»). В эзотерическом и сновидческом путешествии «Кладбище величия» Апичатпонга Вирасетакула спят вернувшиеся со страшных войн солдаты, замерев на своих кроватях между жизнью и небытием. Им снится, что они — люди.
Канны—Москва
