Двух главных героев этой культурологической драмы, прикидывающейся банальной комедией, объединяет чувство стремительно уходящего времени. Об этом говорит режиссер Мик Бойл, глядя в подзорную трубу, укрупняющую горный пейзаж: “Видите, все кажется так близко. Это — будущее”. Потом он поворачивает прибор уменьшающей линзой: “А теперь все так далеко. Это — прошлое”. Мик проводит время в философических беседах со своим давним другом композитором и дирижером Фредом Беллинджером. Оба знамениты, оба уже прошли творческий пик карьеры, у обоих есть фаны, но за глаза их называют “пенсия”. Оба разочарованы в своих детях, страдают старческими болезнями, оба уже не способны телесно наслаждаться, разве что вуайеристским способом. Первого играет Харви Кейтель, второго — Майкл Кейн: такой интенсивности дуэт не часто встречается в кино.

“Молодость” в заостренном, но вполне жизнеподобном ключе воплощает один из главных трендов современной культуры. Впечатление, будто она сильно помолодела, создаваемое Голливудом, модными журналами и шоу-бизнесом, поверхностно. Общество в богатых странах стремительно стареет, и даже молодежно ориентированная индустрия вынуждена перестраиваться на новых потребителей. Остряки пророчат успех таким изобретениям, как мобильники с особо чувствительными кнопками для пораженных артритом рук. Люди за 50 (и эта цифра все время растет) становятся главными потребителями дорогих автомобилей, гаджетов, спортивных, туристических и сексуальных услуг, а в сфере последних молодежи остается роль обслуживающего персонала.

Есть у фильма и более дальний художественный прицел. Его автор взял на себя трудную миссию — отрефлексировать судьбу утратившего свое величие итальянского кино. В “Великой красоте” Соррентино заключил в кавычки римские мотивы Феллини, миф la dolce vita, а вынесенную в название la grande bellezza кто-то не без оснований предложил переводить на русский как “Красотища”: столько гротескных нот внес режиссер в классическую мифологию итальянской столицы и итальянского кино. “Молодость” тоже своего рода “Молодища”: все периферийные сюжетные линии, включающие молодых героев (даже самую симпатичную из них в исполнении Рейчел Вайс), полны сарказма. Режиссер одновременно осмеивает клише бульварного романа и охотно пользуется его дешевой атрибутикой. Именно это смущает high brow-критиков фильма.

Те же, кто руководствуется культурной идеологией low brow, чувствуют слишком высокий для их интеллекта замах. Нечто подобное мог бы снять Висконти, если бы дожил до наших дней, он уже подходил к диалогу с массовой культурой в “Рокко и его братьях”, потом — в “Семейном портрете в интерьере”. И его тоже обвиняли в компромиссах, в мелодраматизме, в дурном вкусе. Соррентино знает это и вкладывает в уста героя Майкла Кейна слова Стравинского о том, что у интеллектуалов нет вкуса. Если имеется в виду вкус к жизни — это, несомненно, так. Проблема в том, что интеллектуалов практически не осталось, зато расплодилось огромное число имитаторов, которые решают, что хорошо, что плохо. Именно по этой причине “Молодости”, скорее всего, не грозит повторение триумфа “Великой красоты”.

Где теперь Феллини, Висконти, Антониони, Пазолини — великая четверка итальянских гениев? Где Росселлини, Де Сика и еще с два десятка выдающихся творцов неореализма? Кажется, так же далеко в прошлом, как титаны Возрождения: не рассмотреть в телескоп. Последними ушли, выбросившись с балкона, Марио Моничелли и Карло Лидзани, за ними (естественной смертью) — Франческо Рози, ученик Висконти: ему посвящена “Молодость”. Всем им было за 90.

Один из финалов картины (в ней их два) снят в Венеции, где искусство, как ему и положено, блистательно торжествует над жизнью и смертью. Второй финал — в Лондоне, где Фред, несмотря на взятый на себя обет, все же дирижирует своими “Простыми песнями” для королевы. Высокое и низкое слились в непристойном соитии. Компромисс в определенном возрасте столь же невинен, как суицид: доживите до этих лет, а потом судите.