Картина Деа Кулумбегашвили “Начало” — эпичная сага, масштабное полотно, созданное минималистичными штрихами. Кино “медленное”, вглядывающееся в условный быт условного маленького горного городка, на ровном месте находящее в глубинах женской души храмовый свод библейского масштаба, растение, прорастающее через грехи, томление, страсть, суетность желаний то ли к Иегове, то ли к витальному светскому бунту.

Обилие крупных и длинных планов — на первый взгляд, верные признаки ученичества. Но “ученическими”, “внешними” мазками создана впечатляющая, мастерская картина, цельная, несмотря на неоднозначность ходов и финала.

“Медленное” кино с приметами старой школы, ассоциирующееся у критиков с режиссёрами с мировыми именами, в чём-то изобразительно наивно, намеренно наивно, как и забравшиеся от мира высоко в горы “Свидетели Иеговы”, стоически донкихотствующие во враждебном окружении мира, готового их сжечь.

Критики тщательно вставляют дебютное творение Деа Кулумбегашвили в тот или иной контекст, отыскивая в нём женское кино, актуальность тем, отголоски предшественников. Но, при всей монотонности и обыденности существования главной героини, вдруг из ниоткуда с любовью прорастает глубинная психологическая притча, тревожащая в душе тотем и табу, человеческое, слишком человеческое.

В этом органном величественном саркофаге размером с Землю всё кажется герметичным и неразрываемым, здесь начала срослись с концами, саркофаг запаян удушающими условностями, которые требуют их разрушить или смириться, тихо бормоча имя Бога, что-то безвозвратно утратив. Плотское, слишком плотское либо прорвёт сосуд смирения, выскребающего плотское со всем тщанием, либо уйдёт в слуги Богу или Дьяволу. Двойственность бытия Яны (Иамзе Сухиташвили) представляется неразмыкаемой константой Инь и Янь, Света и Тьмы. Маятник несёт Яну то в тень, то в свет, и у неё не хватает сил выбрать один из полюсов, выйти за пределы. Но в притче и нельзя никуда выйти. Зыбкость философских истин, их изменчивые грани создают поле для противоположных интерпретаций.

Именно медленное раскачивание бытия в кажущейся простоте и создаёт главное таинство картины, обнаруживающей то библейский масштаб, то античную всё сметающую страсть на пути к свободе, —вглядываясь в женщину.

Она — узница мира, мужа, условностей, замкнутости пространства, внешней агрессии. Куда выйдет человеческое, женское, подавляемое людьми именем Бога? И есть ли выход?

Оказывается, так можно. На протяжении картины всё время удивлять изменениями Яны, которых внешне нет. Лихие повороты происходят тихо, внутренне. Крупными планами, живописью пейзажей, застывшим медитативным кадром можно распахнуть кувшин с душой, выпустить её на волю без внешних бурных превращений. И только горная река с тиной на бёдрах и острыми скользкими камнями символизирует внешние лихие повороты. И одним из камней чуть не убили. Любовник, полицейский, Дьявол, тёмная сторона влечения к Истине?

У Деа Кулумбегашвили состоялся могучий, многообещающий дебют.

Поздравим её с этим.

Она училась в Америке, картину делала совместно с французами, притча её — универсальна.

Мир погряз в общечеловеческом, и маленький грузинский городок — это любое место, где человек ведёт битву с собой за себя, продираясь сквозь универсальные мифы и приросшие к сердцу стереотипы.