— Твое кино о легенде, неординарной личности,  девушке — чемпионке мира по убийствам. В которой, конечно же, всего много перемешано. Что  зацепило в этой истории: корневое противоречие «женщина и война»,  американский триумф «леди Смерть», связь большой истории с личной?

—  Целый комплекс  причин. Безусловно, привлекла потрясающая героиня,  совместная постановка. Я вырос на Украине. Хотелось поработать на Одесской киностудии, где я когда-то начинал. На меня большое впечатление произвела книга Светланы Алексиевич «У войны не женское лицо». Конечно, вопиющий абсурд: женщина и война. Но 800 тысяч женщин воевали. Многие из выживших потом это скрывали,  потому что их судьбы были поломаны. И сейчас перед глазами кадры хроники:  щуплая медсестра тащит огромного раненного. Дотащила… последними силами столкнула в окоп и рухнула на него. С точки зрения кинематографа фактура войны — выигрышная, зрелищная. Хотя снайпер вроде бы в стороне от баталий, его мобильность, решимость скрыты. Я не знал, что попаду в ловушку. Оказывается, самое сложное — снять снайперскую дуэль. Двое суток человек лежит, не имея права пошевелиться. Снимать практически нечего!

— Но твоя история не про войну, скорее про любовь наперекор войне.

— Для меня война — это немец, сидящий у пушки, схватившись за голову, помнишь это фото?  Или другое:  командир с револьвером в руке, поднимающий солдат в атаку. Уставший солдат с кривыми ногами, бредущий за «сорокапяткой» по грязи. И  эта девочка-медсестра. В этом кино война для меня лишь фон, общий план. На крупном плане — человек с его страстями, потерями, неоправданными надеждами, ошибками, подвигами.

— Поэтому ты выбрал женственную, витальную Юлию Пересильд, образ которой ну никак не ассоциируется со снайпером? Режиссер Майкл Мур, говоря о «Снайпере» Клинта Иствуда, назвал профессию снайпера  самой подлой  на войне. Потому что убивает исподтишка… 

— Их не любили ни свои, ни чужие. У нас снайперское искусство расцвело в Севастополе и в Сталинграде. Затяжная война, враги окапываются друг против друга,  позиции не меняются месяцами. Нет явного перевеса. Люди не могут разогнуться. Поднимешь голову, чтобы прикурить, тут же пуля от снайпера. Известно, что в Сталинграде лучшим был Зайцев, в Севастополе  — Павличенко. Но снайперов не очень привечали и свои. Охота за снайпером косила всех, кто находился  рядом. Только в момент наступления снайпер превращается в бога, потому что может снять  пулемет врага.

— «Битва за Севастополь» — парадоксальный симбиоз советского военного кино, голливудского лоска, клиповой стилистики и повышенной температуры, жаркой страстности украинского поэтического кинематографа. Какие у тебя были ориентиры?

— Фильма, о котором бы я думал, пересматривал, не было. Но во мне живут картины Озерова, которые смотрел в детстве,  Германа, Столпера, Трегубовича. Ну и конечно, «Спасти рядового Райана», «Перл Харбор», «Письма с Иводзимы» и «Флаги наших отцов». Люблю и украинское поэтическое кино. Но все это в зоне подсознания. Я родом из советского времени, а группа у меня была совсем молодая: оператор,  гример с зелеными волосами, пиротехники в пирсинге и татуировках. У них другой способ существования и видения. Так сложился фильм, по содержанию вроде бы старый, по стилистике  молодой.

— Мне кажется, можно было бы снять кино о том, как на очередном переломе эпох снимался фильм «Битва за Севастополь». Вы начали работать над совместной с Украиной постановкой в мирное время, до присоединения Крыма; снимали в разгар военных действий; выпускаете фильм во время неуверенного перемирия. Знаю, что от съемок в Крыму пришлось отказаться. Как выходили из положения? Как менялось отношение к картине? Было ли напряжение внутри смешанной группы?

— Как ни странно, внутри съемочной группы я напряжения не чувствовал, оно было вовне. В какой-то момент надо было решать: ждем или снимаем при любых условиях.  Я был убежден: останавливаться нельзя. Да и в пору межвластья некому было разрешать или запрещать. Севастополь мы, к счастью, успели снять  осенью  2013-го. Весной 2014-го в  Крым  уже невозможно было привезти оружие. Представляешь, если бы начали стрелять в Севастополе? Поэтому роль Севастополя в весеннем и летнем съемочном блоке отчасти играла Одесса.

— В связи с событиями на востоке, наверное, и настроения в российско-украинской группе менялись…

— Поначалу спорили до хрипоты, подкалывали друг друга. И тогда я наложил вето на подобные разговоры —  кино важнее политики.

— И тебя не хватали за грудки, как в «Брате 2»: «За Севастополь ты нам еще ответишь»?

— Нет, не хватали. У нас была  адекватная, работоспособная группа — мы понимали, что делаем общее дело, да и поклонников Балабанова в Киеве хватает.

— Артистов, прилетающих на съемку, на границе пропускали?

— Поначалу легко. Когда вышел президентский указ о мужчинах от 18 до 60 лет, которым запрещалось покидать страну, возникали проблемы. Мы сделали разрешительные бумаги для границы. Мне оформили вид на жительство на год.

— К тому же проект запускало одно правительство,  после  Майдана к власти пришли их противники. Как они отнеслись к фильму с одиозным для Украины названием? Я слышала, что и кинематографисты роптали: мол, вместо того чтобы поддерживать своих, национальных режиссеров, большие средства отдают варягам.

— Эти проблемы пали на голову  продюсера Егора Олесова…

— Вашего продюсера с укрАинской стороны.

— Не укрАинской, а украИнской. Так правильней. Потому что с украинской точки зрения — «мы не с краю, не на окраине».

— Видимо,  на всех этапах работы продюсерам Наталье Мокрицкой (с российской стороны) и  Олесову приходилось и нещадно спорить, и идти на взаимные уступки?

— Крупных конфликтов не было, шли каждодневные, порой напряженные  переговоры. Например,  кастинг. Все ключевые роли играют российские актеры. Хотя по общему количеству у нас больше украинских актеров. Пусть не в главных ролях, но у нас снялся цвет современной актерской школы Украины.

— Наверняка были взаимные претензии, списки поправок.

— Не так много, как можно было бы себе представить. Я согласился, что на Украине картина будет переименована на «Незламна» и дублирована на украинский язык.  Принципиальным было то,  что весь монтаж сохраняется, диалоги не меняются. Это один фильм, который сейчас выходит в обеих странах. Мы снимали по общему, единому, утвержденному обеими сторонами сценарию.

— Приходилось смягчать какие-то смысловые мотивы? К примеру, трагическую и подлую историю спешного бегства из Севастополя командования. После 250 дней обороны «Дугласами» и подводными лодками вывозили командующий состав и партактив во главе с вице-адмиралом Октябрьским. Некоторые из брошенных десятков тысяч советских бойцов стреляли по улетающим с военачальниками самолетам.

— Эти события интересовали меня с 80-х, я тогда служил в Севастополе на флоте. Не соглашусь с эпитетом «подлая». Старые моряки рассказывали о брошенной армии (по последних данным, около 80 тысяч человек, хотя поисковики находят и находят жетоны). Сами ветераны не называют эту эвакуацию «подлой». На ту пору немец был сильнее. Октябрьский спасал флот, забирая командиров, спецов, которые потом вернулись и 9 мая 1944-го выгнали немцев. Современные же аналитики смотрят на это с точки зрения знаний истории и в один голос осуждают Октябрьского. Не знаю, как бы повел себя на его месте. Когда всего две подлодки, кого буду спасать? Раненых солдат? Командиров и генералов? Не имею права никого осуждать. Манштейн в мемуарах говорит: «Мы тоже были на последнем дыхании, если бы еще три дня русские  продержались, мы бы отошли». Но это уже другое кино. Павличенко покинула Севастополь раньше. Поэтому я прибегаю к условному приему: оставшиеся на севастопольском пирсе солдаты смотрят в камеру, и закадровый голос говорит, что все они были герои.  Все. Потому что даже выжившие прошли немецкие концлагеря, потом ГУЛАГ и «врагами народа» доживали свою жизнь. Всю жизнь платили за то, что защищали Севастополь.

— В фильме историю Павличенко рассказывает Элеонора Рузвельт (так же, как в «Титанике» историю рассказывает бывшая актриса). В этом, конечно, немало допущений. Что могла знать первая леди Америки о превратностях судьбы «леди Смерть» из СССР, как звали Павличенко в Штатах? Откуда эта взаимная нежная привязанность? В фильме есть сцена, в которой Элеонора (Джоан Блекхем) ласково гладит покрытую шрамами спину советского бойца Павличенко.

— Думаю, что в действительности все было еще «чувственней». Элеонора — сильная женщина, влиятельный политик, реформатор, идущий наперекор устоявшимся традициям. Четыре срока  жила в Белом доме в крайне тяжелые для страны времена. Думаю, в Людмиле, студентке истфака, «командированной» в ад войны, она увидела родственную душу. Сочувствовала этой девушке, опекала, давала ей мастер-классы дипломатии.  Людей крупного калибра  притягивает друг к другу. А иначе не было бы их многолетней дружбы, переписки. Не было бы встречи в разгар холодной войны в Москве в  57-м, когда Рузвельт, преодолев сопротивление спецслужб, приехала к Людмиле в ее двухкомнатную квартиру.

— Несмотря на вызывающее название, фильм подчеркнуто политкорректен. Есть два симметричных клипа: русская «Кукушка» и украинская «Обними» (знаменитая группа «Океан Эльзы»). Есть война и выраженная антимилитаристская тема. У каждого аргумента — свой контраргумент. Вы думали о том, как обходить острые моменты и сделать зрительское кино, которое приняли бы на Украине и в России? 

— Все было написано в сценарии. В процессе съемок усилилась лишь пацифистская тема,  некоторые сцены действительно были переписаны. К примеру, в университете профессор читает лекцию на общем плане, потому что текст о Богдане Хмельницком (дипломная работа Павличенко) превратился в слова о том, что любая война заканчивается «миром или перемирием». Два года живу между Украиной и Россией. Вижу, до какой степени мы похожи, связаны общей историей, хочу видеть то, что нас объединяет, а не разъединяет.

— Самое страшное в фильме — не оторванные руки и вывалившиеся кишки, а симоновские стихи «Так убей фашиста, чтоб он, / А не ты, на земле лежал», которые, дрожа от ненависти, читает маленькая девочка. Тогда мстительность была топливом для победы. Но сама ненависть, как и пропаганда,  продуцирует войну. Как выдавливать по каплям из себя эту агрессивность?

— Как наша героиня. У нее был талант попадать в цель, но постепенно в мишени она увидела человека. Все мы дети и родители. И за чужие, часто лживые идеалы и интересы кто-то убьет нашего сына, которого мы растили, мазали коленки зеленкой. И он убьет другого мальчика, с которым мог учиться в одном классе. Сегодня войны иные. Гнусность в том, что люди воюют за финансовые потоки. А война, как бизнес, не может прекратиться.

— Твое отношение к запрету российского кино на Украине?

— Как  можно к этому относиться? На Украине живут мои сыновья. Из-за этих указов они будут оторваны от российской культуры, которая является частью мировой культуры.

— Сегодня и в России существует заказ на патриотизм. Что для тебя патриотическое кино, и должен ли такой заказ формулироваться сверху? 

— В конце 90-х я работал на телевидении, мы делали юбилейные фильмы. Я познакомился тогда с фантастическими людьми: Александром Солженицыным, Борисом Васильевым, Игорем Моисеевым, Кончаловским, Лундстремом.  В царской России молодых людей учили на примерах выдающихся личностей. Для меня патриотическое кино не «ура-ура», а история человека,  совершившего поступок, превышающий его силы. И таким поступком может быть целая жизнь.

—  Известно, что  фильм понравился российскому министру  Владимиру Мединскому, его приняли на Украине, показывать будут американцы. Картину взяли в конкурс Пекинского международного кинофестиваля. Пожалуй, в последнее время это первый случай подобного единодушия. Как тебе кажется, почему?

— Наверное, потому,  что это часть общей истории. Усталость от этой бессмысленной войны копится. В Киеве во время поездок я пристаю к каждому таксисту. Из тех самых, что тащили колеса на Майдан… Многие говорят, что чувствуют себя обманутыми. Но человек не может долго находиться в унынии. Вот откуда повышенный, хотя и болезненный интерес к нашему кино, точнее к нашему общему прошлому, о котором сегодня предпочитают не вспоминать. Пусть фильм критикуют, но на каких-то два часа он может нас объединить.

Лариса Малюкова
обозреватель «Новой»

Источник.