Книжку эту я пишу уже без малого двадцать лет. Ровно десять лет назад  фрагмент ее был опубликован в газете «Культура», разумеется, ещё  при прежнем руководстве  печатного издания. Газетный номер вышел 08.08.2008 года. Никакого сайта у тогдашней «Культуры» не существовало и ,чтобы достать газету, надо было побегать по улицам и площадям столицы.  Около киоска на Арбате я наткнулся на коренастого крепыша в черном, искавшего грузинское посольство. «Где-то там»,-ответил я на его вопрос. И не потому, что не хотел указать верный путь, а потому, что лишь приблизительно представлял себе месторасположение искомого здания.

Только после того, как газета была найдена и куплена, я осознал,  зачем человек в черном искал посольство Грузии и вообще, что произошло 8 августа 2008 года , как это рифмуется с 21 августа шестьдесят восьмого…

За прошедшие десять лет, к сожалению, рифм ещё прибавилось.

Зимой мне казалось, что смогу завершить свой труд к 50-летнему юбилею «братской помощи народам Чехословакии». Не смог. Лень-матушка.

Но еще один фрагмент предложить могу. Глядишь, кто-нибудь из коллег прочтет…

Итак, глава вторая автобиографии киномана и киноведа, не понимавшего в августе шестьдесят восьмого, как события в Чехословакии повлияют на его жизнь.

В бурный и непродолжительный период перестройки и гласности ежедневно на газетно-журнальных страницах знаменитые и не очень известные люди  делились с читателями воспоминаниями о том, как страдали они в застойный период. Как понимали бесчеловечную природу брежневского режима, как мечтали ее изменить. Читая эти откровения, я всегда смущался оттого, что никогда не мог найти в своей школьной, студенческой, артистической и опять студенческой жизни даже намека на какое-то несогласие с советской властью.

Но была одна вещь в политической жизни СССР, которая неизменно привлекала мое внимание. С начала шестидесятых годов по конец восьмидесятых подростка, юношу, молодого человека всегда интересовало меняющееся отношение  общества к тому, что поначалу именовалось «нарушениями социалистической законности в годы культа личности Сталина», а под конец получило более простое и точное определение – сталинизм.

Этот интерес во мне и в миллионах соотечественников пробудила деятельность Хрущева во время его десятилетнего пребывания на высшем посту в партии и стране.

«Никита Сергеевич Хрущев – борец за мир. Он говорит всем людям: «Давайте жить в мире!» – не помню уж какой из учебников начала шестидесятых открывался портретом генсека и этой надписью. Помню, однако, свой страх в октябре 1962-го, в разгар Карибского кризиса – вот сейчас лягу спать, а завтра – атомная война… Помню также, что не видел, разумеется, противоречия в том, что неустанная борьба Никиты Сергеевича за мир отчего-то привела этот самый мир на грань катастрофы. Да и странно было бы требовать, чтобы советский ребенок видел  какие-то противоречия. Ясно же, во всем виноваты американские империалисты, почему-то не пожелавшие терпеть наши ядерные ракеты у своих берегов.

Детская любовь-привязанность к Хрущеву и обусловила, наверное,  интерес к тому , на что Первый секретарь стремился обратить общественное внимание. Тем более, что в начале шестидесятых невозможно было включить радио или телевизор, открыть газету или журнал, чтобы не услышать, не прочитать про культ личности Сталина. Про то, как он был ужасен. Про то, что он не смог остановить победоносное шествие советского народа к светлому коммунистическому будущему.

Хрущев не был златоустом. Любил щеголять народными пословицами и поговорками («Акуля, что шьешь не оттуля?») , скрашивающими казенные речи, исполненные партийных благоглупостей. Слова  «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме» , которыми заканчивалась новая программа КПСС, не вызвали в 1961 году массового скепсиса, быть может , потому, что воспринимались в одном ряду со ставшими фирменным хрущевским знаком поговорками. Вроде окончания русской народной сказки :  Иван-дурак с Марьей-царевной стали жить-поживать, да добра наживать.

Если бы кто-нибудь сказал Никите Сергеевичу, что суть его предложений – строительство социализма с человеческим лицом, Хрущев точно бы обозвал смельчака «пидорасом». Меж тем, именно за неназванное стремление к такому строю благодарные соратники низвергли Никиту Сергеевича в октябре шестьдесят четвертого.

У Хрущева было гораздо больше шансов построить этот самый социализм, чем у Дубчека. Хотя бы потому, что либеральный кремлевский вождь руководил «новой исторической общностью людей – советским народом», который уже привык одобрять и поддерживать все, что исходит из ЦК КПСС. Борьбу за мир и посылку ядерных ракет на Кубу, коммунизм к восьмидесятому году и начавшиеся перебои с продуктами , обличение  культа личности  и  заверение «Мы Сталина врагам не отдадим!»…

Отчетливо помню, как, услышав в октябре шестьдесят четвертого о решениях «исторического» Пленума , я заперся в туалете и испуганно прошептал: «Какой ужас! Теперь у нас опять будет культ личности!» И ведь, прав оказался трусливый десятилетний мальчишка. Только новая личность уж совсем была негодящая. Трагическая история обернулась фарсом.

Впрочем, обо всем по порядку.

Я не помню, как меня принимали в октябрята и пионеры. В памяти осталось лишь ощущение радости и гордости. Но историю со вступлением в ряды Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи забыть невозможно.

Написал заявление, заполнил все, что нужно было заполнить и с волнением стал готовиться к торжественному акту.

Церемония вершилась в комнате, в которой находился штаб школьной пионерско-комсомольской деятельности. По роду своей общественной работы (так и не могу вспомнить, в чем она заключалась) в этой комнате я бывал ежедневно и знал там все столы, стулья, шкафы и знамена. Знал также всех ребят, сидевших за большим столом и пионервожатую, которая вела собрание. Будучи вызван в комнату, я довольно бойко ответил на несколько обязательных политических вопросов и  услышал традиционную фразу :»ну, что ж, думаю, мы будем рекомендовать…»

Не успел, однако, обрадоваться, как раздался жесткий голос пионервожатой: «Нет! Я считаю, что Лаврентьеву рано быть комсомольцем. Он не понимает значение пионерского галстука». Это было настолько неожиданно, что я принялся лепетать,  один конец галстука – это пионеры, второй – комсомольцы, третий – большевики, но товарищ Андриянова  была неумолима.

Подавленный вышел я в коридор и на глазах у одноклассников расплакался. Они стали меня утешать, а наш отличник Вовка Гиндин почему-то повторял модную тогда фразу Ролана Быкова из  прочно забытого ныне фильма Владимира Герасимова «Непридуманная история»: «А если бы он вез патроны?»…

Там же, у коридорной стены я вспомнил , как   примерно за неделю до важного события в этой самой комнате, дурачась с товарищами,  снял с шеи галстук и, повязав его на голову, принялся изображать деревенскую бабку. Артист, ведь! Все хохотали. И товарищ Андриянова не осудила меня ни единым словом.

Почему же она сейчас?..

Прошло полгода . Церемония повторилась. Мне не задали ни одного вопроса , и через несколько дней в райкоме я получил значок и членский билет авангарда советской молодежи.

Долгие годы , вспоминая об этом, я был уверен, что принципиальность по отношению ко мне товарищ Андриянова проявила  в октябре 1968 года. Наши танки в Праге, гайки завинчиваются, ревизионизму – бой!..

И вдруг , наткнувшись случайно на свой комсомольский билет , прочитал: «Дата вступления в ВЛКСМ – октябрь 1968 года». Стало быть , все вышеописанное происходило в апреле?..

В комсомол  принимали два раза в год. Ко дню рождения Ильича, и  к годовщине образования самого ВЛКСМ. Значит, в первый раз мне было велено вступать в апреле шестьдесят восьмого? Это  странно так, как комсомольцем мог стать лишь человек, достигший четырнадцати лет, до которых мне оставалось еще три с половиной месяца. Может, у них там случился недобор? Может, моя артистическая известность сработала? А может быть, то, что я был членом совета пионерской дружины, или отряда, или еще кем-то в этом роде?..

Вообще-то возрастной ценз не был так жесток, и для проверенных товарищей скидки делались – об этом мне сообщили в комитете комсомола ВГИКа. Именно там я обратил внимание на дату своего приема «в ряды» и, рассказав историю секретарю, спросил, могло ли быть такое?

Но если меня включили в список на прием, как благонадежного, зачем же было гнать так грубо? Почему бы товарищу Андрияновой не отчитать меня сразу после эскапады с «бабкой»: «Что же ты делаешь, Сережа?! Это все-таки, пионерский галстук, а не платок!»…

В шестидесятые годы  все мы читали книжку Александра Волкова «Волшебник Изумрудного города. Не задумывались над тем, что появилась она в период хрущевского сближения с Америкой, что является переработкой знаменитого «Волшебника из страны Оз». Первоисточник мы не знали, классический фильм по нему не видели. Просто восхищались этой историей, перечитывая ее со всеми продолжениями десятки раз.

«Пока девочка разговаривала с матерью, погода начала портиться». Так заканчивалась первая часть начальной главы «Ураган». А вот как она продолжалась:

«Как раз в это самое время в далекой стране, за высокими горами колдовала в угрюмой, глубокой пещере злая волшебница Гингема».

Именно эта часть любимой книжки пришла  на память при размышлениях о моем вступлении в ВЛКСМ. Пришла после того, как я прочел о том, что в апреле 1968 года состоялся очередной пленум ЦК КПСС. Собственно, об этом событии я читал и ранее, оно не было секретным. Я  обязан был знать также и о том, что пленум был посвящен вопросам усиления идеологической борьбы. В этом тоже не было ничего необычного. Эта самая борьба постоянно велась и периодически усиливалась. Главный секрет всегда состоял в том, какие внешние события вызвали очередное обострение. Об этом никогда не писали в официальных отчетах.

Об этом  извещались лишь активисты на установочных совещаниях в горкомах-райкомах. На одном из таких совещаний по итогам пленума пионервожатая школы №32 товарищ Андриянова и услышала , что силы империализма и реакции, не оставляющие своих попыток ослабить мировую систему социализма, на сей раз выбрали своей новой мишенью Чехословакию. А новое руководство Коммунистической партии этой страны не только не дает им отпор, но допускает неслыханные просчеты во внутренней политике. Объявило о каких-то свободах, отмене цензуры, хотя общеизвестно, что при социализме ее и так не существует. В ежедневной партийной работе там делается упор не на известные достижения нашего строя, а на отдельные ошибки при его строительстве. Эти ошибки давно исправлены , осуждены и обращаться к ним снова – значит, лить воду на мельницу мирового империализма.

Надо, конечно, надеяться, что чехословацкие товарищи поймут свои заблуждения. А не поймут – мы им поможем. Главное сейчас, чтобы вы, работники идеологического фронта, зорко следили за нашей молодежью, не пропускали ни малейшего проявления ревизионизма, учили подрастающее поколение быть преданным делу партии, делу строительства коммунизма.

Разумеется, я не был на том партактиве. Но думаю, эта вариация на тему выступления основного докладчика почти текстуально совпадает с тем, что там действительно говорилось.

И не важно, состоялся тот актив до моих плясок с пионерским галстуком на голове или после оных. В воспаленном воображении товарища Андрияновой мое поведение подпадало под определение ревизионизма, данное высшими партийными коллегами. Отсутствие трепета в обращении с главной пионерской святыней – если это не ревизионизм, то что же?! Ведь за этим  – пренебрежение боевой историей страны , подвигами Павлика Морозова , Лизы Чайкиной, Марата Казея…

Допустить мысль о том, что, повязывая голову галстуком , я просто хотел в очередной раз продемонстрировать артистические способности, товарищ Андриянова не могла. Советский пионер не должен никогда забывать о том, что он советский пионер. А если забыл – напоминать следует весьма строго.

Еще спасибо, что  хода «делу» не дала…

Конечно, на «злую волшебницу Гингему» пионервожатая, что называется, «не тянула». Колдовала не она – товарищи со Старой площади. Варево свое разбрызгали повсюду. На меня попала лишь маленькая капелька. Если бы не бдительная работница идеологического фронта, никто бы и не заметил. Ведь и я несколько десятилетий не мог понять причину столь странного поведения товарища Андрияновой.

К октябрю шестьдесят восьмого обстановка для колдунов со Старой площади улучшилась. Дни ревизионистов были сочтены. Опять победа! Как в Восточном Берлине, как в Познани, как в Будапеште!

И знаменитый школьный артист Лаврентьев гордо выходит из райкома комсомола в расстегнутом пальто, чтобы все видели красный значок на его пиджаке…